Заражение

Марцелов огляделся, кивнул в сторону открытой комнаты для допросов, схватил огромной пятерней капитана за щиколотку и потащил в сторону подвала. Через пять минут он вернулся и тем же самым способом выволок труп Жирнова. За головой лейтенанта волочился глаз, удерживаемый красноватой жилкой, перекатываясь и пялясь во все стороны. Скинув трупы в подвал, Марцелов вернулся, остановился в холле, посмотрел сквозь пластиковую переборку на рабочее место дежурного. Там, на пульте мигали лампочки и было непривычно видеть это место пустым.

«Служа закону, служим народу» — взгляд скользнул по крупным буквам на плакате с двуглавым орлом. Он пожал плечами.

Времени нет, нужно двигаться. Мы должны покинуть город как можно быстрее. А пока — садись за пульт, и собери всех, кто еще на дежурстве.

Человек в длинном плаще и черной шляпе, покачиваясь, вышел из комнаты для допросов. За собой он тащил сумку, которую бросил к ногам Марцелова.

Запри меня где-нибудь, слишком мало сил. Сосредоточься на девчонке. Найди ее и уничтожь.

Никто из них не произнес ни слова. Но минутой спустя Марцелов повел долговязого парня в обезьянник на первом этаже. Убедившись, что тот прилег на нары, прикрыл клетку, не запирая.

Так нормально. Иди отвечай на звонки, иначе поднимется тревога и все сорвется. Ищи ее.

Марцелов без слов кивнул и удалился шаркающей походкой. Он чувствовал жар на лице. Тело горело, как будто он заболел простудой или гриппом.

В дежурке он сверился с графиком — на линии было пять машин и пешими семь нарядов — все те, кто базировался в отделе. Скоро они начнут возвращаться. Нужно быть готовым.

Он открыл большой зал для оперативных совещаний, разбрызгал там содержимое нескольких флакончиков. Должно хватить. То же самое проделал в оружейной комнате, холле и дежурке.

Подогнав уазик ко входу в отдел, он загрузил его оружием под завязку и отогнал в тень. Никому, конечно, не придет в голову покушаться на полицейское имущество под камерами, но мало ли, идиотов хватает.

Первым вернулся экипаж сержантов Абрутина и Фогеля. Они вошли в холл, взбудораженные.

— Ты чего не отвечаешь? — крикнул Абрутин в дежурку. — Вызываю, вызываю, уже час, наверное! — он осекся, увидев красное лицо Марцелова на месте дежурного. — Э… а ты что там делаешь? Где Коркунов?

Марцелов, отвечая на звонок, сделал жест рукой, мол, подождите, занят и они стали под прямоугольными плафонами ламп дневного света, напротив ободранной доски «Внимание, розыск».

Через минуту Абрутин сжал рукой горло.

— Что-то я, похоже, приболел с этой погодой, — сказал он вполголоса. Попытался прочистить горло.

Фогель загоготал:

— По спинке похлопать, шеф?

Нагнувшись, Абрутин пытался откашляться, но не мог — слезы лились из его глаз, хотя, кажется, пять минут назад он был совершенно здоров.

— Да что за хрень? — прохрипел он. — Чертовы кондиционеры!

Улыбка сошла с лица Фогеля. Он смотрел на трясущуюся спину напарника.

— Эй, может воды тебе? Давай отметимся, сдадим оружие, и я отвезу тебя домой…

Сквозь прозрачное стекло перегородки улыбался Марцелов.

Наконец Абрутин разогнулся. На его лице замерло полусонное выражение — отсутствующее, словно он вдруг забыл, зачем вообще здесь находится.

— Я уже дома, — проговорил он по слогам. Потом расстегнул кобуру табельного пистолета, вытащил оружие и выстрелил.

Убери труп в подвал и помоги. Сейчас начнут другие возвращаться.

Через полтора часа все, кто должен был отметиться в отделе и сдать оружие, это сделали. В холле, кабинетах поблизости находилось девять человек. В подвал тянулась кровавая дорожка.

Последней прибыла машина старшего лейтенанта Ефимова. Он был один, потому что высадил напарника, старшину Гонгадзе, возле дома. По такой погоде тому было слишком далеко возвращаться.

Ефимов вошел в отдел размашистой походкой и остановился как вкопанный. Его окружили восемь человек, за пластиковой перегородкой сидел Марцелов.

— Какого хрена? — с порога заорал Ефимов. — Где Коркунов, твою мать? Что ты там делаешь, ну-ка выметайся из дежурки!

Потом он увидел широкий, свежий кровавый мазок, тянущийся из середины холла и исчезающий в темноте коридора. Ефимов медленно поднял голову — на стенах, на двери, на пластиковой перегородке дежурки, даже на ксерокопиях черно-белых лиц, разыскиваемых полицией, везде, где только можно, словно детская ветрянка, осела багровая алая сыпь, и в некоторых местах эта сыпь сочилась свежей, ярко-красной кровью.

Обступившие его сослуживцы чего-то ждали. Половина из них шмыгала носами, у половины внутри что-то хрипело и булькало — как у чахоточных больных.

Ефимов судорожно обернулся. Позади в дверях стоял Гонгадзе.

— Но ты же… дома.

— Мой дом здесь, — сказал Гонгадзе бесстрастно.