Заражение

Никогда и никому не говорил он, что именно привело к его отставке в Москве и даже внутреннему расследованию. К делу были подключены даже правоохранительные органы, потому что речь шла о фатальной ошибке, которую он допустил в расчетах запатентованного устройства для реанимации новорожденных в случае синдрома внезапной детской смертности. Эта страшная и непонятная болезнь, по неизвестным причинам уносящаяся жизни новорожденных, всегда занимала Базелевича, он много работал над ней в течение всей жизни и, кажется, приблизился к решению, запатентовав устройство, отлеживающее жизненные показатели в первый месяц и сигнализирующее о наступлении опасных значений.

Оказалось, что некоторые расчеты на волне эйфории он выполнял, будучи не совсем трезвым (хотя это и не удалось доказать), а некоторые важные параметры за него и вовсе рассчитывали студенты. Он принял работу сам у себя, рецензенты не глядя подписали проект (под давлением авторитета) и аппарат пошел в производство.

Ошибку обнаружил он сам, когда приличное количество устройств уже было отправлено в роддома. Он не понимал, как мог допустить ее — это была слишком глупая, слишком простая ошибка, которая, однако, полностью сводила эффект аппарата и, более того, могла стать причиной гибели младенцев.

Сначала он испугался, думал, что обойдется. Но от судьбы не уйдешь — после первой смерти, он рассказал комиссии Минздрава, что подделал результаты и замолчал найденную ошибку.

Приборы срочно отозвали. Проект прикрыли от греха подальше, а самого Базелевича отправили из Москвы, и это, по мнению научного и медицинского сообщества, было слишком легким наказанием. Его семья, супруга, сын и дочь, привыкшие жить на широкую ногу, отказались ехать в Огненск, оставшись в Москве. Через год жена подала на развод, дети перестали писать и звонить. Он остался один, всеми забыт.

Каждую ночь ему снилась проклятая формула и знак минус перед скобкой с расчетом параметров крови, который должен был быть плюсом. А еще ему снился мальчик. Кажется, его звали Матвей. Замотанный в кокон ребенок синеет у него на глазах и его черные огромные глаза смотрят прямо в душу. Каким-то образом ребенок освобождается от пеленок, Базелевич склоняется над ним, чтобы помочь, но ребенок хватает его за шею нечеловечески сильными руками и начинает душить. Из его широко открытого беззубого рта вырывается хриплый стон: «За что-о-о ты-ы-ы ме-няяяя уби-и-и-и-л?!»

Леденящий стон и Базелевич просыпается в холодном поту — сердце бьется неровными толчками, он знает, что рано или поздно, оно не выдержит. Он садится в мокрой кровати, сует ноги в тапки и идет на кухню. Там в шкафчике стоит бутылка коньяка. Наливает сто пятьдесят граммов и выпивает залпом.

Страх притупляется и он отважится посмотреть на свое отражение в кухонном окне. Перед ним сгорбился старый обрюзгший человек, он пытается разглядеть в черноте ночи малейший лучик надежды, услышать глас прощения, хоть одно слово… но вместо этого его окутывает страх.

Он любил медленно спускаться по ступенькам пустого института, когда никто не кричит, не гонится, не обгоняет, не спрашивает и не теребит экзаменами и переэкзаменовками. Но сегодня он спешил. Вечером, обдумав сказанное Викторией Ефимовой, он позвонил заведующему отделения реанимации Сапрыкину и договорился встретится в больнице.

Что-то тревожило его. Понятно, что слова Ефимовой от начала и до конца были вымыслом, бредом слишком чувствительной натуры, готовой видеть все что угодно, только не правду. Виной тому Юрий Михайлович считал и многочисленные телепередачи с пропагандой антинаучных взглядов, книги и даже музыку.

Ефимова, Ефимова, — думал он, сдавая ключ на вахте пожилой женщине, уважительно посмотревшей на него и пожелавшей доброго вечера. Ладно, Чернышев, с ним-то все понятно. Но Вика!

На улице метался снег. Он поморщился, поднял воротник, вдохнул холодный воздух, отчетливо отдающий гнилью и зашагал по направлению к больнице. Порывы ветра бросали в него снежным крошевом, идти по десятисантиметровому покрову было неудобно, скользко и опасно.

Через полчаса, основательно продрогший, он добрался до больницы. Ветер свистел и ухал, на полпути ему показалось, что он слышал женский крик и словно что-то треснуло, а потом и вовсе упало — где-то в районе старой церкви. Однако, в темноте и мельтешащей поземке что-то разобрать было невозможно.

Проходя мимо бара «Свобода», он хотел было завернуть туда, чтобы хлопнуть рюмку-другую Белого Аиста, Ахтамара или Арарата, но заметив за углом полицейскую машину с двумя стражами порядка, решил не испытывать судьбу. Кто его знает, что они тут делают, подумал он. Может быть, рейд по злачным местам, островкам свободы и братства… тогда велика вероятность попасть под горячую руку.