Запутались

— Нацживай, нацживай! Нечего съ нимъ длать! — сказалъ Провъ Семенычъ, и видя, какъ сынъ залпомъ выпилъ стаканъ, воскликнулъ:- эка собака! какъ пьетъ-то! Весь въ отца! И гд это ты, шельмецъ, научился?

— Этому ремеслу, тятенька, очень не трудно научиться. Оно само собой приходитъ.

Прошло съ полчаса времени, а Провъ Семенычъ еще и не думалъ уходить изъ трактира. Разговоръ съ землякомъ-буфетчикомъ такъ и лился и то-и-дло требовалось "рюмка съ бальзамчикомъ". Сынъ раза два напоминалъ отцу, что "пора хать", но тотъ только махалъ руками и говорилъ: "успемъ". Языкъ его началъ уже замтно коснть и съ каждой рюмкой заплетался все боле и боле. Сынъ потерялъ уже всякую надежду видть сегодня невсту, вышелъ въ другую комнату, потребовалъ "съ горя" столовый стаканъ хересу и залпомъ опорожнилъ его, но уже не на тятинькинъ счетъ, а на свой собственный.

Прошло еще четверть часа, а Провъ Семенычъ все еще стоялъ у буфета.

— А что, есть у васъ органъ — спрашивалъ онъ у буфетчика. Чайку любопытно-бы теперь выпить.

— Не токмо что органъ, а даже и арфянки имются. И поютъ и играютъ. Потрудитесь только въ садъ спуститься, — отвчалъ буфетчикъ.

— И арфянки есть? Знатно! Веди, если такъ, въ садъ.

Служитель повелъ Прова Семеныча въ садъ. Сынъ слдовалъ сзади. Отъ выпитаго вина въ голов его также шумло, но онъ шолъ твердо и, когда спускались съ лстницы, предостерегалъ отца, говоря: "тише, тятенька! тутъ ступенька… осторожне… не извольте споткнуться".

Въ саду было довольно много постителей. У забора стояла маленькая эстрада. На эстрад сидли четыре арфянки въ красныхъ юбкахъ и черныхъ корсажахъ и пли подъ аккомпанементъ арфы. Провъ Семенычъ помстился за столикомъ, какъ разъ противъ эстрады.

— Садись, Петька, здсь первое мсто, — сказалъ онъ сыну и началъ звать служителя, стуча по столу кулакомъ.

— Тятенька, не безобразьте! На то вонъ колоколъ повшенъ, чтобъ прислугу звать, — увщевалъ сынъ.

— Колоколъ! Чудесно! Трезвонь съ раскатомъ! Жарь! Оборвешь, такъ за веревку плачу!

Сынъ началъ звонить. Явился служитель.

— На двоихъ чаю и рюмку сливокъ отъ бшенной коровы! — скомандовалъ Провъ Семенычъ.

— Тятенька! Ужь коли гулять, такъ гулять. Требуйте графинчикъ. А то что-жь я за обсвокъ въ пол? — сказалъ сынъ.

— А ты нешто пьешь коньякъ?

— Потребляемъ по малости…

— Эка собака! Экой песъ! Ну ужь коли такъ, вали графинчикъ! сказалъ онъ служителю и шутя сбилъ съ сына шляпу.

— Не безобразьте-съ, — проговорилъ тотъ, подымая шляпу и обтирая ее рукавомъ… Циммерманъ совсмъ новый…

— Дуракъ! Нешто не видишь съ кмъ гуляешь? Захочу, такъ пятокъ теб новыхъ куплю. Главное дло только матери про гулянку ни гу-гу. Понимаешь? Ни полъ-слова!

Провъ Семенычъ погрозилъ пальцемъ.

— Что вы, тятенька, помилуйте! Вдь я не махонькій… Мы ужь эти порядки-то знаемъ.

— То-то… Поди къ арфянкамъ, снеси имъ цлковый рубль и закажи чтобъ спли что ни-на-есть веселую! Къ невст сегодня не подемъ! Ну ее! А матери ни слова!

Арфянки запли веселую. На стол появились чай и графинъ коньяку. Отецъ и сынъ набросились на коньякъ, въ мигъ уничтожили весь графинъ и потребовали второй. Отецъ началъ подпвать арфянкамъ. Сынъ сначала останавливалъ отца, но потомъ и самъ принялся за то-же и даже билъ въ тактъ ложкой по стакану. Окончивъ пніе, арфянки начали просить у публики деньги на ноты и подошли къ ихъ столу. Провъ Семенычъ далъ цлковый, скосилъ на арфянку глаза и обнялъ ее за талію.

— Краличка, садись съ нами. Чайкомъ съ подливочкой угостимъ, — шепнулъ онъ ей.

Она лукаво улыбнулась, вильнула хвостомъ и убжала отъ стола.

— Эхъ, братъ, Петрушка, плохи мы съ тобой! Не хотятъ съ нами и компаніи раздлить! — сказалъ отецъ.'

— Это? Мы плохи? воскликнулъ сынъ. Нтъ, тятенька, не плохи мы, а вы не тотъ сюжетъ подъ нихъ подводите! Нешто такъ барышень можно приглашать? Ни въ жизнь! Хотите сейчасъ всхъ четырехъ приведу?

— Ой?! Будто и четырехъ?

— Съ тмъ возьмите, годъ носите и починка даромъ! Охулки на руку не положимъ. Только другой манеръ луженъ. Ставите пару бутылокъ хересу!

— Вали!

Сынъ отправился къ арфянкамъ и черезъ нсколько времени воротился.

— Готово-съ… Пожалуйте вонъ въ эту бесдку и заказывайте бутылки, а он сейчасъ придутъ! — воскликнулъ онъ и ухарски надлъ шляпу на бекрень.

— Ахъ ты собака! Ахъ ты анаема! — твердилъ отецъ и, шатаясь, направился въ бесдку. Я думалъ онъ еще несмышленокъ, а онъ на поди!

— Не таковъ Питеръ, тятенька чтобъ въ немъ несмышленки водились! — отвчалъ сынъ и послдовалъ за отцомъ.

Черезъ четверть часа отецъ и сынъ сидли въ бесдк. Около ихъ помщались арфянки. Столъ былъ весь установленъ яствіями и питіемъ.

— Это сынъ мой, сынъ мой единоутробный!.. пьянымъ голосомъ разсказывалъ отецъ арфянкамъ про Петрушку. Вотъ, кралички: сынъ мой, а я имъ не гнушаюсь и компанію вожу. Гд такіе отцы бываютъ? А?.. Нтъ, спрашивается, бываютъ такіе отцы? Днемъ съ фонаремъ поискать, вотъ что… И всю ночь съ нимъ прокутимъ. Ей Богу! Видишь бумажникъ съ деньгами?.. Все пропьемъ… Только на карету оставимъ. Бери, Петрушка, пять рублевъ на карету, а остальное пропьемъ!

Онъ вынулъ изъ бумажника пять рублей и далъ сыну.