Запретная дверь

Отталкиваясь носками от стены, Андрей взобрался на край и устало распластался животом на плоскости гранита. Пришедшая в голову мысль изогнула губы в усмешке.

Он сбросил в пропасть самого себя.

Лицо двойника открыло ему истину. В сновидении, где мысли текут чуть отстраненно и неспешно, она показалась ему величайшим открытием. Если подземная станция символизирует его мозг, то чудовище на станции — его психику. Точнее, темную и мрачную часть психики, которой не нравятся перемены, которой владеют обида, зависть, беспричинная злоба… и еще страх смерти.

Если бы Андрей сгинул в пропасти Баратрум, в его теле осталось бы только чудовище. Оно бы выбралось из снов и заняло место Андрея. Миру явилось бы больное, озлобленное существо. Оно и без того со временем угрожало заполнить душу. Андрей чувствовал эту темную половину, чувствовал, как она его одолевает. Окружающие люди, на кого он кричал и на ком срывался, наблюдали проступавшего сквозь него мертвеца.

После освобождения от темного двойника Андрей перестал испытывать страх перед тем, к чему могла привести ишемия. Он сам не понимал почему, но присутствие смерти больше не угнетало. Он заглянул в ее страшное лицо и победил в себе страх.

Преград больше нет.

Есть только Элли!

Но едва Ильин взглянул на равнину, как воля ослабла, мысли затуманились, на голову навалилась тяжесть. Андрей закрыл глаза, чтобы перебороть ее, и все, включая сознание, погрузилось во тьму. Когда он открыл их… то увидел белый потолок, стены, выкрашенные мягкой зеленой краской, и картину «Закат над скошенным лугом».

— Нет, нет, нет, нет, нет!!

Он лежал на постели в сомнологическом кабинете, весь в проводах и лейкопластыре. Сон закончился. Незримая нить, связывающая сознание с телом, вытянула Андрея в реальность.

Перед кроватью застыли две напряженные фигуры: бледный Перельман и багровый от гнева Кривокрасов. Последний сжимал в руке пустую коробку орексина.

Альбина стояла возле изголовья.

— Простите меня, Андрей Андреевич, — прошептала она. — Я была вынуждена открыть.

6

— Что здесь происходит? — строго произнес Перельман. — Впрочем, об этом потом поговорим. Я только что узнал о том, что ты пытался скрыть.

— Это что такое? — на тон выше подхватил Кривокрасов, потрясая пустой коробкой. — Я нашел ее в туалете! В мусорном ведре! Это как понимать?

Андрей закрыл глаза, борясь с сильнейшим приступом головокружения. Станция в его голове серьезно повреждена.

Альбина сняла с него шапочку с электродами.

— Ты меня слышишь? — не унимался Кривокрасов. — Что ты сделал со снотворным?

— Толя, позволь мне сказать. — Перельман обвел холодным взглядом сомнологический кабинет. По сравнению с тем Мишей, которого знал Андрей, это был совершенно другой человек. — Я не собираюсь выяснять, чем вы тут занимались. Мы разберемся с этим отдельно и обязательно накажем обоих за нарушение трудовой дисциплины и нецелевое использование медоборудования. Сейчас меня интересует другое. Утром я встретил Новикова, и он мне рассказал…

— Что ты сделал с препаратом, сукин сын! — заорал Кривокрасов.

Перельман легонько двинул коллегу в пухлый живот, заставив замолчать. Андрей с трудом сел на кровати, стянул пижамную куртку и неловко начал надевать рубашку.

— Новиков рассказал, что у тебя развивается ишемический инсульт, — закончил Перельман.

Да, это он точно подметил. Развивается, причем прямо сейчас. На то Миша и заведующий неврологией, чтобы разбираться в таких вещах.

Перельман нервно сощурился, наклонив голову.

— Когда ты собирался мне рассказать об этом? После того как загубил бы пациента, перепутав букву в назначении или указав неверный процент раствора?

Застегнув рубашку наполовину, Андрей попытался оторвать зад от кровати. Не вышло.

— Ты сам его пил! — выдал ошеломленный Кривокрасов. — Ты пил орексин!

— Да отстань ты со своей фигней! — прикрикнул на него Перельман. — Андрей, ты меня сильно огорчил. Я тебе доверял, а ты… С этого момента ты отстраняешься от работы с пациентами. Мы назначаем врачебно-медицинскую экспертизу, которая определит твое состояние и возможность продолжения клинической практики.

— И ты больше не работаешь на кафедре! — сорвался на визг Кривокрасов. — А из клиники вылетишь, не успеешь и глазом моргнуть. Я связи подключу, никогда больше врачом работать не будешь!

Левая рука онемела до плеча и плохо двигалась. Правую сторону лица он словно отлежал. Ему пришлось сделать усилие, чтобы заставить губы произнести два слова:

— Миша, прости…

— Какого черта! — взорвался Перельман. — Ладно ты забыл о больных, но о себе-то почему не подумал? Ты должен уже сутки как лежать под капельницей! А ты занимаешься всякой ерундой да еще ординатора втянул! Тебе инвалидность светит, понимаешь?.. Что ты улыбаешься? Что в этом смешного?