Заповедь

Черкески на Мурате и Таймуразе поистрепались, руки покрылись мозолями — зудящими, кровоточащими, лица обросли бородой, глаза потускнели... Колеса тачки с утра до ночи вертелись, крутились, и, казалось, нет конца их мельканию. Люди работали исступленно, носились от карьера к насыпи с такой быстротой, что думалось, от того, как скоро успеет человек затащить свою тачку на насыпь и высыпать щебень, зависит жизнь его. Скоро наступала минута, когда руки начинали мелко дрожать, а ноги подкашиваться, когда взгляд застывал на сутулой спине бегущего впереди светло-русого Николая. Приближаясь к насыпи, русский разгонялся, его тачка с ходу преодолевала подъем. И горец задолго начинал разгон. Здесь, на стройке, был один закон: не отставать и не перегонять — и то и другое нарушало ритм работы, создавало толчею. С остервенением толкая тачку, горец взбирался на насыпь, когда Николай уже с опорожненной тачкой спускался вниз. Пробегая мимо Мурата, русский бросил взгляд на его тачку и с сомнением покачал головой. Что ему не понравилось, выяснилось, когда Мурат, сбежав к карьеру, стал орудовать лопатой, наполняя тачку.

— Ты к колесу клади больше, — сказал Николай. — Легче пойдет, кавказец.

Мурат настороженно и зло сверкнул глазами, упорно, по-своему наполнил тачку ровным слоем. Николай пропустил вперед горца, усмехнулся:

— Упрям ты, дружище...

На следующем рейсе, когда Николай убежал вперед, Мурат, помедлив секунду, лопатой подгреб вперед щебень, к самому колесу, приподнял ручки тачки, прикинул. Ишь ты, полегчало! Довольный, покатил тачку к насыпи...

Пронзительно разнеслись удары по рельсу — сигнал к обеду.

— Эй, набегай щи хлебать! — на всю насыпь кричал поваренок.

Кого где застал сигнал, тот там и бросил тачку. Потянулись рабочие к котлу, пристроенному под навесом. Лишь одна фигура маячила на насыпи: это Мурат упорно толкал свою тачку. Прячась от дождя, люди толпились под навесом. Повар раскладывал кашу в миски, тарелки, котелки, корейские чашечки, которые ему протягивали рабочие. Николай поглядел на обедавших, пристроившихся кто прямо на мокрой земле, кто на корточках, кто на пне, хлопнул себя по шее, пробормотав:

— Чертова Маньчжурия! Гнус заел, — и, кивнув вдаль, где носилась сиротливая фигура Мурата, в сердцах сказал Таймуразу: — Да кликни ты своего земляка! Скажи, чтобы пуп не надрывал, — и заметил: — Не на себя работает.

— На себя, — возразил Таймураз. — Нам деньги нужны, калым за невесту, — он мрачно посмотрел на очередь. — Луна будет — ночью работать будем, — но, кинув взгляд на друга, пожалел его: — Мурат! Кашу хочешь, а? — не дождавшись ответа, вновь крикнул: — Иди, Мурат, поешь! — и засунул себе в рот полную ложку каши.

А Мурат, напрягая все силы, толкал тачку, с наплывом усталости ставшую такой непослушной. Дождь усилился. Крупные струи больно хлестали его по лицу.

... Ночью, когда огромный, невзрачный, на двести человек барак постепенно утих и одинокий фонарь тускло осветил ряды нар с рабочими, забывшимися тяжелым сном — храпя, откашливаясь, постанывая, беспокойно ворочаясь, — Мурат никак не мог уснуть. Лежа спиной к Таймуразу, он прислушивался к дождю, который отбивал назойливую мелодию по шаткой крыше, и мучительно думал.

— Таймураз, долго нам еще тут быть? — тоскливо спросил он друга. — Как в году дней много...

Сквозь дырявую крышу проникала вода и капала в подставленную жестянку. Мурат прислушивался к этому монотонному перезвону, а слышал шум горной речки, и только закрыл глаза — увидел Зарему и Мадину, которые, склонившись над водой, забыв о стоявших на обрыве кувшинах, весело брызгали в лицо друг дружке.

Проснулся он от громкого крика. Забыв захлопнуть за собой дверь, вбежавший в барак кореец уже с порога завопил неистово, захлебываясь от гнева. Столпившиеся возле него озадаченные корейцы подняли такой гвалт, что проснулся весь барак.

— Что стряслось-то? — вытаращил на них сонные глаза Николай.

И тогда один кореец стал объяснять по-русски:

— Он говорит, что подрядчика нет в бараке, сбежал он. Наши деньги украл. Подрядчик сбежал и все, что мы заработали, забрал! Все! Пропали деньги!

Весь барак единым махом оказался на ногах.

... Хмурый рассвет застал огромную толпу рабочих перед двухэтажным зданием, находившимся в тупике строящейся железной дороги. Стройка была важной, военного значения, и над нею был поставлен генерал. Люди в тревожном молчании глядели на часового, который в свою очередь боязливо косился на них и, выставив винтовку, ходил взад-вперед перед конторой. Полчаса назад в ее двери вошли посланцы рабочих: Николай, два корейца да еще один высокий и худой старик. Вошли в сопровождении вызванного часовым офицера, и теперь все ждали, когда они возвратятся от генерала. Ждали, надеясь на справедливость и страшась отказа. И когда делегация появилась на пороге, толпа шарахнулась навстречу, и только вскинутая в испуге винтовка часового заставила людей замереть на месте. Делегаты торопливо приближались к ним. По их лицам не понять, что к чему. И кто-то не выдержал, нетерпеливо закричал им:

— Ну что?!