Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Шагах в ста от охотничьего дома мы увидели лесной участок, оцепленный музыкантами г-на Нарышкина, теми самыми, которых я слышал на Неве во время прекрасных летних ночей. Каждый музыкант держал в руке рожок, готовясь затрубить в него, когда настанет время. Таким образом был окружен весь лес, и с какой бы стороны медведь ни явился, звуки рожков должны были отпугнуть его. Между музыкантами стояли доезжачие, а также лакеи или крестьяне с ружьями, которые, из опасения что пули могут попасть в охотников, были заряжены одним лишь порохом, и звук выстрелов которых должен был присоединиться к звукам рожков, если бы медведь попытался преодолеть заграждение. Мы пересекли эту линию и углубились в огороженное таким образом лесное пространство.

В ту же минуту вокруг леса затрубили рожки, и шум этот произвел на охотников такое же действие, какое военная музыка должна оказывать на солдат в начале сражения; я сам был охвачен воинственным пылом, которого никак не предполагал у себя еще за пять минут до этого.

Меня поставили между одним из доезжачих г-на Нарышкина, лишь моей неопытности обязанному чести принять участие в охоте, и графом Алексеем, оберегать которого я обещал Луизе, хотя на самом деле это он оберегал меня. Слева от него стоял князь Никита Муравьев, с которым граф был связан тесной дружбой, а за князем Никитой Муравьевым я еще мог разглядеть сквозь деревья г-на Нарышкина. Кто находился дальше — я не видел.

Так прошло минут десять, как вдруг раздались крики: «Медведь, медведь²!» — и одновременно послышалось несколько выстрелов. Вероятно, на опушке леса появился медведь, поднятый звуками рожков, и теперь его загоняли обратно в лес как доезжачие, так и музыканты. Оба мои соседа сделали мне знак остановиться, и все мы стали настороженно ждать. Вскоре послышались шум ломаемых ветвей и глухое рычание. Признаюсь, что при этих звуках, казалось приближавшихся ко мне, я ощутил, как на лбу у меня, несмотря на холод, выступил пот. Тем не менее я посмотрел по сторонам: мои соседи сохраняли самообладание, и я постарался вести себя так же как они. В это мгновение из колючего кустарника, расположенного между мною и графом Алексеем, показалась голова медведя и верхняя часть его туловища.

Первое мое побуждение состояло в том, чтобы бросить кинжал и схватить ружье, поскольку медведь с удивлением смотрел то на меня, то на графа и, по-видимому, еще не решил, на кого из нас ему двинуться; однако граф не дал ему времени на размышление. Опасаясь, что я совершу какую-нибудь оплошность, он решил привлечь внимание зверя к себе и, сделав несколько шагов вперед, чтобы выйти на прогалину, где у него было бы больше свободы в движениях, бросил в медведя один из жестяных кружков, которые были у него в руке. Медведь тотчас же бросился вперед и с невероятной ловкостью поймал этот кружок, а затем с рычанием смял его в когтях. Граф сделал еще один шаг по направлению к нему и бросил второй кружок; медведь схватил кружок, как собака подхватывает брошенный ей камешек, и разгрыз его зубами. Чтобы еще больше рассердить зверя, граф бросил ему третий кружок; но на этот раз медведь, словно ему стало понятно, что глупо бросаться на неодушевленные предметы, с пренебрежением посмотрел, как кружок упал рядом с ним, повернул голову в сторону графа и, страшно взревев, сделал несколько быстрых шагов по направлению к нему, так что их разделяло теперь не более дюжины футов. В этот миг граф издал резкий свист. Медведь тотчас же встал на задние лапы: именно этого и ждал граф; он бросился на зверя, который протянул к нему передние лапы, как бы желая задушить его, но, не успев свести их, взревел от боли, сделал три шага назад, шатаясь как пьяный, и упал мертвым. Кинжал поразил его в самое сердце.

Я подбежал к графу, чтобы спросить, не ранен ли он, и нашел его спокойным и хладнокровным, как если бы он всего лишь подрезал поджилки у косули; сам же я весь дрожал, хотя был всего только зрителем этого поединка.

— Вы видите, как надо действовать, — сказал мне граф, — не так уж все трудно. Помогите мне перевернуть медведя: я оставил кинжал у него в ране, чтобы дать вам исчерпывающий урок.

Зверь был действительно мертв. Мы с трудом перевернули его, ибо этот крупный экземпляр бурого медведя весил, должно быть, около четырехсот фунтов. Кинжал вошел в его грудь по самую рукоять. Граф вытащил его и очистил, два или три раза воткнув лезвие в снег. В эту минуту мы снова услышали крики и сквозь ветви увидели, что охотник, стоявший слева от г-на Нарышкина, в свою очередь бросился в схватку с медведем. Здесь борьба длилась несколько дольше, но в конце концов медведь тоже был убит.

Эти две победы, только что одержанные у меня на глазах, воодушевили меня; лихорадочное возбуждение воспламенило мне кровь, и все мои страхи улетучились. Я ощутил в себе силу Геркулеса Немейского и в свою очередь захотел испытать себя.