Записки учителя фехтования. Яков Безухий

— Нет, сударь, нет, — произнес император, — я не возьму его у вас, потому что завтра мне подадут тысячу прошений и я вынужден буду бежать отсюда, ибо моему уединению придет конец. Но, — добавил он, заметив, что его отказ вызвал на моем лице выражение разочарования, и протянув руку в направлении Софийского собора, — отправьте это прошение по почте — там, в городе; я сегодня же получу его, а послезавтра вы будете иметь мой ответ.

— Государь, я вам безмерно признателен!

— Не угодно ли вам будет доказать свою признательность на деле?

— О ваше величество, можете ли вы в этом сомневаться?

— Так вот, никому не говорите, что подавали мне прошение и вас за это не наказали. Прощайте, сударь!

И император удал и лея, оставив меня совершенно потрясенным его меланхолическим доброжелательством. Тем не менее я последовал его совету и послал свое прошение по почте. На третий день, как он и говорил, я получил его ответ.

Это было свидетельство на звание учителя фехтования в императорском корпусе инженерных войск с присвоением мне чина капитана.

VIII

Так как после этого мое положение в какой-то степени упрочилось, я решил переехать из гостиницы «Лондон» на частную квартиру. В поисках ее я принялся разъезжать по всему городу: именно во время этих прогулок я начал по-настоящему знакомиться с Санкт-Петербургом и его обитателями.

Граф Алексей сдержал свое обещание. Благодаря ему я сразу по прибытии приобрел ряд учеников, которых самостоятельно, без его рекомендации, не получил бы, разумеется, и за целый год. Ученики эти были: г-н Нарышкин, родственник императора; г-н Павел Бобринский, внук Екатерины Великой и Григория Орлова (если и не узаконенный, то официально признанный), князь Трубецкой, полковник Преображенского полка; г-н Горголи, обер-по-лицеймейстер; несколько других представителей лучших фамилий Санкт-Петербурга и, наконец, два-три польских офицера, служивших в императорской армии.

Среди того, что более всего поразило меня у самых знатных русских вельмож, стоит их любезное гостеприимство — главнейшая добродетель народов, которая так редко сохраняется после их цивилизации и которая никогда не изменяла себе по отношению ко мне. Правда, по примеру Людовика XIV, возведшего в потомственное дворянское достоинство шесть старейших парижских учителей фехтования, император Александр, также считая фехтование искусством, а не ремеслом, постарался поднять значимость профессии, которой я занимался, пожаловав моим товарищам и мне более или менее высокие офицерские чины. И все же должен во всеуслышание признаться, что ни в какой стране мира я не встречал, как в Санкт-Петербурге, той аристократической непринужденности в обращении, что не унижает того, кто ее выказывает, и возвышает того, по отношению к кому она проявляется.

Это гостеприимство русских тем более служит к удовольствию иностранцев, что домашняя жизнь в русских семьях чрезвычайно оживленная, благодаря дням рождений и большим календарным праздникам, к которым следует еще присовокупить день именин хозяина. Таким образом, стоит только человеку завести сколько-нибудь обширный круг знакомых, и он редко когда не побывает два-три раза за день на обедах и столько же раз не окажется вечером на балах.

У учителей в России есть еще одно дополнительное преимущество: они садятся за один стол с хозяевами и становятся в каком-то смысле членами семьи. Любой учитель, хоть сколько-нибудь благовоспитанный, оказывается не то другом, не то родственником своих хозяев, и такое положение сохраняется за ним до тех пор, пока он сам не пожелает его изменить или не утеряет по собственной оплошности.