Записки прокурора

Человек, прятавшийся у Митенковой, мог иметь в молодости темно-русые волосы, светло-серые или светло-зеленые глаза, быть стройным или нет. Теперь это был согбенный старец, совершенно облысевший, с глазами светлыми, цвет которых не определишь, которые постоянно слезились. Рост - действительно средний.

Возникла мысль свести Таисию Александровну с Домовым. Может быть, по каким-то едва уловимым жестам, черточкам она сможет определить, кто же это Геннадий или Павел? Фотография - одно, а живой человек есть живой человек.

А когда к концу следующей недели Межерицкий и Жаров решили ехать в дом творчества вместе с Тришкиной, ее в гостинице не оказалось. Уехала два дня назад. По словам женщины, с которой Тришкина жила в одном номере, она отправилась куда-то к брату.

Межерицкий был удручен.

- Я не хочу сейчас говорить о том, кто виноват в утечке информации... Мне кажется, главное теперь - смягчить удар, - уверял он меня по телефону.

- Я тоже так думаю, - согласился я.

- Если уж она с ним встретится, хорошо бы организовать так, чтобы не было особого урона ни той, ни другой стороне... Между прочим, я уже заказал междугородный разговор. Жду с минуты на минуту...

...Через четверть часа я снова услышал в трубке голос Бориса Матвеевича:

- Ничего определенного сказать не могу. Вчера Тришкина пыталась увидеться с больным, но ей не разрешили... Она искала его в парке сама... Что будем делать?

- По-моему, надо подождать хотя бы до завтра...

На следующий день с утра все было спокойно. Мы вздохнули с некоторым облегчением. И напрасно. Около полудня позвонил Межерицкий:

- Дело плохо, Захар. Наш больной сбежал...

- Как?! - вырвалось у меня.

- Очень просто. Мне только что сообщили, что к завтраку он не вышел. В его комнате не обнаружен ни он, ни его вещи. Впрочем, какие вещи - маленький чемодан, помнишь, с которым я обычно езжу на рыбалку... Зубная щетка, паста, моя старая электробритва, новые домашние туфли, что значатся на балансе больницы... А позвонили так поздно, потому что связи не было.

- Как ты думаешь, куда он мог податься?

- Не знаю. Слишком тщательное подготовление...

- Не замешана ли сестрица... то есть Тришкина?

- В каком-то смысле, по-моему, да.

- Он может быть буйным, агрессивным?

- Исключено.

- А что-нибудь сделать с собой?

- Вполне возможно.

- Вот дьявол, проворонили!

- Теперь, наверное, дело за вами.

- Да, я тут же звоню Жарову... А Домовой ужинал вчера?

- Ужинал. Но это ничего не значит. Ужин у них рано.

- Значит, он мог уйти еще вчера...

...Константин Сергеевич позвонил мне прежде, чем я набрал его номер. Он сообщил мне то же, что и Межерицкий. Сведения были получены от "композитора", который вел наблюдение за Домовым.

Надо же было случиться, что именно сегодня утром он впервые покинул на несколько часов подопечного из-за сильной зубной боли. В доме творчества стоматологического кабинета не было... Разумеется, потом вся местная милиция была поднята на ноги. Но поздно.

В два часа я выехал с проверкой по общему надзору на объединенную автобазу. Дело не терпело отлагательств: мы уже получили несколько тревожных сигналов о нарушении правил по технике безопасности со стороны руководства базы.

В три часа меня разыскала по телефону Вероника Савельевна. Обычно невозмутимая, на этот раз она взволнованно спросила:

- Захар Петрович, вы не можете срочно приехать в прокуратуру?

- Что, звонил Жаров?

- Нет. Но вас хочет видеть странный посетитель. Старичок... Говорит, что он убил двух людей...

- Он в своем уме?

- По-моему, да...

- Хорошо, еду. На всякий случай не спускайте с него глаз.

- Разумеется...

...Когда я вошел в приемную, со стула поднялся... Комаров-Белоцерковец, как он был записан в путевке в дом творчества. Тут же, в уголке, стоял чемоданчик Межерицкого, на вешалке - пальто и ондатровая шапка, тоже Бориса Матвеевича.

Это было как сон.

- Проходите, - волнуясь, предложил я и открыл дверь в свой кабинет.

Я разделся, все еще не веря своим глазам, сел за стол.

- Присаживайтесь, - предложил я ему.

Он устало опустился на стул.

Я сразу подумал, что надо сообщить в милицию и Межерицкому. Я вызвал Веронику Савельевну и отдал ей записку: "Сообщите Жарову и Межерицкому, что Домовой у меня".

А он болезненно потер виски, провел рукой по лысому черепу, словно ему было трудно подыскивать слова, однако четко, хоть и шепеляво, сказал:

- Гражданин прокурор, я хочу сделать официальное заявление. Я, Белоцерковец Павел Павлович, совершил убийство своего друга Геннадия Комарова 15 июня 1941 года в городе Лосиноглебске... Я также виновен в доведении до самоубийства своей гражданской жены Митенковой Валерии Кирилловны. Дату ее смерти не знаю. Вы не поверите, но я действительно не знал, какое тогда было число... Но это не все мои преступления. Я также виновен в совращении несовершеннолетней Комаровой Таисии Александровны. Первого мая 1941 года... Простите, почему вы не записываете?

- Погодите, Павел Павлович... Как вы сюда добрались?