Записки прижизненно реабилитированного

Когда Василий вернулся в приемную, секретарше показалось, что из кабинета вышел совсем не тот человек, который так напугал ее пятнадцать минут назад. Глаза парня искрились, а на лице играла радостная и счастливая улыбка. Остановившись посередине приемной, он долго рассматривал какую-то бумагу — а это было заявление с резолюцией директора — и внезапно сказал теперь уже человеческим голосом:

— Помогите, пожалуйста, прочесть. Я плохо понимаю почерк.

Для секретарши почерк директора не представлял трудностей:

— Принять документы и допустить к экзаменам. Свидетельство об окончании десяти классов предъявлено мне.

— Теперь я буду сдавать экзамены! — Посетитель схватил секретаршу за плечи и начал трясти ее. — Спасибо вам!

Женщина съежилась, но не отбивалась. У этого недавно страшного человека были влекущие и добрые руки, и он не мог причинить ей зла.

2. Последний экзамен

Плохой билет

Последним препятствием на пути в институт был устный экзамен по литературе. Василий пришел на него, имея в активе пятерки по физике и химии и сданный письменный экзамен по литературе. Какую отметку ему поставили за сочинение, Иголкин не знал. Это сообщалось абитуриенту на устном экзамене по литературе. Так что сегодня прояснялось все. Становились известны отметки и количество набранных очков. Решалось, быть или не быть студентом.

Билет, вытянутый Василием, содержал три вопроса:

1. Образ Зои Космодемьянской в советской литературе.

2. Партия и народ в романе М. Шолохова «Поднятая целина».

3. Образ царя Бориса в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов».

Абитуриент В. Иголкин владел материалом билета, но человек СЕЕ-884 знал и другое. При взгляде на первый вопрос перед ним промелькнули кадры военной кинохроники. Показался заледенелый девичий труп с неласканными грудями. Раздался голос диктора:

— Она сумела так умереть, что ее смерть доказала врагам — советский человек сильнее их пыток, их виселиц!

Эти слова прогнала песня А. Вертинского «На смерть юнкеров»:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой.
Только так беспощадно, так злостно и ненужно
Опустили их в Вечный Покой.

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

И никто не додумался просто стать на колени
 И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти, к недоступной Весне.

Жизнь и смерть Зои Космодемьянской была для человека СЕЕ-884 продолжением песни А. Вертинского. Но открывать это было нельзя.

«Ради сдачи экзамена и поступления в институт мне придется говорить не то, что я думаю, а лгать!» — вздрогнул Иголкин.

Еще большие терзания вызвал второй вопрос. Иголкин прошел тюремный университет и знал правду о коллективизации. Но говорить об этой правде здесь он не мог. Абитуриент Иголкин понимал, как должен отвечать по билету, для того чтобы сдать экзамен, и не мог примириться с предстоящим.

Десятки тысяч людей в советской стране в той или иной степени знали всю фальшь окружающего их мира. Тем не менее они ходили на собрания и включались в хор бурных и продолжительных аплодисментов, посещали политзанятия, тащились на общественные мероприятия, подписывались на заемы, боролись за мир и против врагов, участвовали в выборах без выбора и голосовали за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных. Все делали и говорили не то, что хотели и думали, а то, что от них требуется. Они одобряли, поддерживали, присоединялись и разделяли. Люди поступали так без восторга, но и без видимого принуждения. Они относились к проявлениям советской жизни как к неизбежному злу и не тратили энергию на бессмысленный протест и противодействие. Дома люди становились сами собой и говорили то, что думали. Все знали правила игры. Но Иголкин этих правил еще не принял. Ему казалось, что сегодня, сдавая экзамен, он совершает предательство.

«Деваться некуда, — решил Василий, — расскажу все, что требуется, о подвиге Зои и поведаю экзаменаторам сказки про коллективизацию. Отыграюсь на царе Борисе, — строил планы Иголкин. — О нем можно говорить правду. Расскажу все про его преступления. Мерзавец он был и чудовище! Получил по заслугам!»

Перед тем как идти отвечать, Василий оглядел своих экзаменаторов. Их было двое: высокий пожилой человек со строгим интеллигентным лицом и приятная молодая женщина, причесанная на прямой пробор. Преподаватели ему не понравились.