Записки прижизненно реабилитированного

Но Василий не мог ждать и минуты. На обомлевшую женщину смотрела мерзкая блатная рожа.

— Маруха! Я вор в законе и авторитет — пахан Ванечка! Отвалился по амнистии. Завязал. Начинаю честную жизнь. Поступаю в студенты. Подвинься!

Женщина испугалась. Лето 1953 года было особым. Столица переживала тревожные дни. Пахан Ванечка, Витька Рычаг и вся блатная гвардия продолжали свой марш по Москве. Через город перекатывались волны насилия. Секретарша была далека от того, чтобы в таких обстоятельствах загородить своим телом директора. Она открыла шлагбаум.

Приняв в кабинете приличный вид, Василий, извинившись за вторжение и получив согласие на прием, изложил суть дела.

— Федор Федорович! Я освободился из лагеря по амнистии, собираюсь поступать в медицинский институт, но не могу подать документы, так как аттестат зрелости утрачен в связи с арестом. Свидетельством об окончании средней школы служит для меня не аттестат, а студенческая зачетная книжка с прежнего места учебы. — Василий протянул зачетку и добавил: — Кроме того, у меня есть разрешение министра продолжить образование в экономическом вузе, но это меня не влечет. Хочу стать врачом.

Директор принял документы, но спросил совсем про другое:

— А за что вы сидели?

Не вдаваясь в объяснения, амнистированный преступник подал справку об освобождении из лагеря.

Профессор посмотрел на справку и, переведя взгляд на парня, долго молчал. В те годы трудно было встретить советскую семью, которая не потеряла близких на войне, и еще труднее было отыскать семьи, которые миновали потери в тюрьмах и лагерях. Особенно сильное опустошение вносила 58-я статья. Толбухин не избежал ни того, ни другого.

— Вы можете сказать мне… только мне, какие вы в действительности совершили преступления? — прервал молчание профессор.

Василий почувствовал, что он теряет контроль над собой и будет сейчас произносить последнее слово, которое готовил два года назад для несостоявшегося суда. С трудом сдержавшись, Иголкин тихо сказал:

— Я не могу ответить на этот вопрос, но не потому, что связан подпиской о неразглашении тайны следствия. Я не знаю за собой никаких преступлений и говорю вам правду. Меня даже не судили, а приговорили заочно по решению Особого совещания. Вы не понимаете, что творилось при Берии и кто он был!

Советские люди поняли теперь, почему они не хотели петь — «Народом Берия любим…».

Двадцать шестого июня 1953 года Лаврентий Берия был арестован. В информационном сообщении о решениях июльского (1953) Пленума ЦК КПСС народу разъяснили, что Лаврентий на протяжении долгих лет занимался антиправительственной и антигосударственной деятельностью, направленной на захват ключевых позиций в партии и в государстве. Будучи членом Президиума ЦК КПСС, первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, министром внутренних дел, Берия пытался поставить вверенное ему министерство над партией и правительством. Свою вражескую деятельность он и его сообщники на протяжении многих лет тщательно скрывали, уничтожая тех людей, которые могли бы их разоблачить. Пленум потребовал от партийных организаций неуклонно соблюдать ленинские принципы коллективного руководства, укреплять связь с массами, усиливать влияние во всех государственных и хозяйственных организациях. Было признано необходимым установить постоянный партийный и государственный контроль над деятельностью органов государственной безопасности, укрепляя их лучшими коммунистами. Советским людям также объяснили по радио и в газетах, что Лаврентий раскрыт как агент мусаватистской охранки и английский шпион. Последнему почему-то никто не поверил, но разоблачение и арест врага народа Берии на прошедших митингах и собраниях все одобрили.

Федор Федорович Толбухин знал больше, чем писалось в газетах и говорилось на митингах. Этот смелый человек пять месяцев назад добивался приема у члена Президиума ЦК КПСС Л. П. Берии. Профессор собирался просить за своего друга и коллегу, который был объявлен врачом-убийцей. Прием состоялся. По агентурным сведениям органам было известно, что в среде московской интеллигенции и во врачебных кругах возникло недоумение и даже недовольство по поводу ареста цвета советской медицины. Берия решил допустить до себя профессора, чтобы продемонстрировать твердую линию и подавить эти нездоровые настроения. Лаврентий Павлович хотел также использовать в своих целях имя Толбухина. Не предложив пожилому и заслуженному человеку стул, он со скучающим видом выслушал его и сказал:

— В нашей стране каждый обязан заниматься своим делом: сталевар должен варить сталь, врач — лечить людей, но не как эта… — Ругательство было похабное. — Мы тоже обязаны делать свое очень нужное дело. Не будем друг другу мешать.