Записки о Рейчел

Ближе к концу недели, наверняка не позднее «Смитсовской пятницы», она стала целые дни проводить в постели, превратившись в призрачную фигуру, которую лишь изредка можно было увидеть на лестнице или на кухне, готовящей себе что-нибудь перекусить. Иногда я слышал, как она ходит из комнаты в комнату на верхнем этаже, время от времени спускаясь в уборную. Иногда, ранними вечерами, когда Нормана не было дома, она заглядывала ко мне, чтобы выпить со мной чашку чего-нибудь. В таких случаях я всегда старался выглядеть умиротворенным, мудрым и готовым помочь словом или делом; безрезультатно.

В субботу, почти через две недели после моего приезда, спустя шесть дней после великой кастрюльно-сковородочной речи Нормана, я собирался в Галерею Тейт и поднялся в гостиную отхлебнуть пару глотков, только чтобы защититься от холода. Я стоял, глядя в окно на площадь, ощущая всем телом, как джин, подобно священнику, изнутри ведет со мной душеспасительную беседу. Из смежной спальни донесся голос Дженни, вялый и тревожный одновременно: «Ноорман?..» Я сунулся в комнату и сказал, что это не Норман, а я, и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь.

Пять минут спустя я пытался найти место для кружки с чаем среди завалов на подносе, стоящем у кровати. В комнате пахло косметикой и женскими грудями: ополовиненные кофейные чашки, переполненные пепельницы, сырое одеяло; обвалившаяся стопка журналов на полу; под туалетным столиком Бина и Тики катали пустые тюбики от губной помады. Между тем Дженни — в красной ночной сорочке из хлопка, румяная, с горящими щеками, приятной на вид сальной кожей и блестящими волосами, — заставила меня вновь подумать, что я был бы не прочь увидеть ее голой.

Я присел на край кровати и попытался выяснить, как она себя чувствует. Дженни, лежа на спине, подтянула к себе колени.

— Нормально, — произнесла она, и слеза, размывая тушь, выкатилась из опухшего правого глаза. Она шмыгнула носом и с извиняющейся улыбкой потянулась за кружкой.

Я почувствовал комок в горле — горя, я был в этом вполне уверен, а не мокроты. Я открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но слова не шли.

— Просто устала, — сказала Дженни.

Мы оба хотели поговорить; я не знаю, почему нам это не удалось.

Провел весь день, готовясь к свиданию с Рейчел в понедельник. Я думаю, что только человек старше тридцати способен явиться на свидание без подготовки и с невозмутимым видом. А что же говорить о болезненном, склонном к навязчивым идеям подростке с хрупкой психикой?

Отжимания, приседания и прочая сексуальная гимнастика. Полный набор очистительных процедур (прошу прощения): побрить подмышки, постричь ногти на ногах, причесать и уложить лобковые волосы, вычистить каждый зуб, отскрести язык, продуть нос. (На следующий день у меня будет время только на то, чтобы заскочить после школы домой и сунуть конец под струю горячей воды.) Я проштудировал несколько справочников по технике секса. В девять часов — бутылка «Хорликса»[9].

На этот раз Рейчел не подвела.

В понедельник, сидя за горячим чаем, побуждаемая своевременными вопросами, ободряющими улыбками и проницательными обобщениями с моей стороны, Рейчел Ноес поведала мне историю своей жизни.

Это похоже на дешевый роман. Она вовсе не была еврейкой (таким образом, в корне пресекая любые гамбиты в духе «Ты-выйдешь-за-белого-парня?»). Родилась в Париже девятнадцать лет назад (на месяц старше меня). Конечно же, ее отец, как и подобает подобному персонажу в романах, «сбежал», когда Рейчел было десять лет («Думаю, мы просто ему надоели»), и ее мать (у которой «были кое-какие сбережения», да возблагодарим же за это бога) почти сразу переехала в Лондон.

Короче, за что купил:

— В основном я проводила время с Нянюшкой Риз, если не была в школе. Она очаровательна. Я до сих пор езжу повидаться с ней в Фулем. Мамочке пришлось отпустить ее, когда мне исполнилось шестнадцать. О, я проплакала целую неделю. Потом Мамочка вышла замуж за Гарри, и это, наверное, неплохо, потому что он милый, а ей было так одиноко одной. Они были знакомы уже лет сто и, я думаю, давно уже стали любовниками. Он такой милый — тебе он понравится, он всем нравится. Он очень спокойный… благоразумный человек, а Мамочке как раз это и нужно, потому что она часто нервничает из-за всяких пустяков. Она может довести себя до ужасного состояния. Я думаю, она так до конца и не оправилась после Папочки. Он поступил с ней просто по-свински. Потом они — мамаша и ее приживальщик Гарри, как я понял, — купили дом в Хампстеде, и вот теперь я здесь.

Я спросил о ее настоящем отце.

— Я вижусь с ним время от времени. Он художник, до сих пор живет в Париже, в le seizième [10] — это было сказано с французским прононсом, — со своей «возлюбленной». Они не женаты. Я жила у него две недели этим летом. Она была там. Мне она понравилась. Она скульптор, намного моложе его. Я не понимаю, почему он все еще настаивает на встречах со мной, ведь он так гадко себя ведет по отношению ко мне. Он все время звонит мне домой, когда пьяный, и кричит на меня.

Я спросил, что именно он кричит.