Записки из чемодана

Но все-таки было бы неверным говорить, что нельзя Сталину возразить, но потом сам не раз убеждался, нужно было умело выбрать форму несогласия, вроде того: «Может быть, т. Сталин, лучше вот так-то сделать, с тем чтобы обеспечить выполнение вашего решения». И он соглашался, если предлагалось разумное решение.

Он очень тщательно прислушивался и знал авиационную технику, и хорошо помнил всякие новинки, которые предлагали, и сам вспоминал, сделали их или нет. Он не терпел вранье и невыполненных обещаний, и если видел, что человек в угоду приукрашивает обстановку на фронте или в войсках, то он не слушал и прекращал разговор словами «Всего хорошего!», а в ряде случаев строго обрывал собеседника.

Уже в первые месяцы войны ряд генералов был снят с должностей за неправильные донесения об обстановке или за хвастливые донесения о занятии крупных населенных пунктов, которые не были заняты (Иванов* С. П. — начальник штаба фронта)[86] и др.

Бывая у Сталина, я всегда был начеку, так как не раз замечал, что придешь к нему по одному вопросу, а разговор сразу может переключиться на другую тему, порой и не совсем знакомую тебе.

Об этом мне говорили и военные, которые чаще бывали у него, — Антонов, Василевский*, Жуков, Булганин и др.

Далее меня удивляло, что Сталин иной раз вникал даже в мелкие вопросы, казалось бы, и несущественные. Во время приема военных он спрашивал всякие детали, которых иные генералы не знали. В таких случаях он оставался недовольным и редко вторично вызывал такого генерала.

У генштабистов он тщательно рассматривал карты, изучая обстановку. Если кого-либо вызывал нового, то тем более был с ним вежлив.

Зато на своих (членов Политбюро) я не раз слышал, как прикрикивал или молча, по адресу членов Политбюро, махал рукой, что означало «Замолчи!», он сам наблюдал за людьми. И если разумный человек ему понравился, он мог его вызвать еще или даже продвинуть.

Три дня в блокадном Ленинграде

В первых числах сентября после занятия немцами Таллина, Луги и других городов поблизости от Ленинграда, положение с окружением Ленинграда стало угрожающим.

Военные, которые там были, рассказывали, что командование Ленинградского фронта принимает всяческие меры к усилению обороны рубежей, к мобилизации отрядов ополченцев из числа жителей, студентов вузов допризывного возраста и т. д., но дело обстояло плохо. Там Главком<ом> Ленинградским фронтом был К. Е. Ворошилов, члены ВС — Кузнецов, Жданов и др.

Пятого или шестого сентября меня вызвал член ГОКО Маленков и сказал, чтобы я летел в Ленинград, ознакомился там с обстановкой и, вернувшись, доложил ему.

Я попытался узнать подробно мою миссию, но так и не добился ничего. Послал ли он меня по военной линии выяснить или по органам, но я решил, что надо познакомиться и по той, и по другой. Срок дал три дня.

Я вылетел перед наступлением темноты на бреющем полете и убедительно просил ВВС предупредить по трассе, чтобы меня не сбили свои, а от немцев я уже спрячусь. Полет был трудный, под конец ничего не видно, и в Ленинграде мы едва сели и не скапотировали.

Город был действительно на военном положении. Народ ходит вооруженный, я имею в виду стариков и подростков, а также женщин-регулировщиц и др.

На улицах вечером темно, кое-где горят костры, на которых готовят кушать. В общем, картина тяжелая. В Ленинграде я учился и кончал военную школу в 1925–1928 годах и хорошо знаю этот город.

С начальником УНКВД Кубаткиным* мы долго сидели и обо всем говорили, а рано утром мы выехали на оборонительные рубежи. Только проехали б. Путиловский завод в сторону Пулковских высот, там уже проходили две оборонительные линии.

Походили по окопам, посмотрели пулеметные точки, доты и другие укрепления, и у меня как-то появилось чувство неуверенности, что эти малочисленные войска, ополчение, плохо обученное, смогу т удержать подлого фашиста, вооруженного до зубов и одетого в броню.

Может быть, мы попадали на такие места, где было слабее, но не чувствовалось твердого порядка и военной требовательности. Это я говорю, учитывая, что все бойцы и командиры молодые, но мне не понравился и боевой дух, судя по их разговорам. Были мы и в других направлениях, картина тяжелая.

Встретился с К. Е. Ворошиловым и Ждановым А. А., я им это сказал все, но, зная мягкий характер того и другого, я так и думал, что они начнут мне объяснять все это объективными причинами. В общем, за эти три дня, что я был в Ленинграде, мое мнение не улучшилось, с тем я и улетел.

Докладывая Маленкову, я рассказал все это и высказал мнение, что Ворошилов и Жданов искренне стараются сделать все, чтобы удержать Ленинград. Маленков слушал, не перебивая меня, задавал редкие вопросы, но своего впечатления о моем докладе так и не сказал. Я попрощался и ушел.

Через несколько дней положение Ленинграда еще более ухудшилось, и туда был послан генерал армии Жуков Г. К. Я уверен, что не по моей информации эта замена произошла, но думаю, что польза от этого будет большой[87].

Подготовка к сдаче Москвы