Записки из бункера

Прохладная ладонь коснулась моей руки, и я с облегчением выдохнул, это означало, что парень снова мне доверяет. Мы стояли так долго. Просто держались за руки и молчали. Но на лице Вани проскальзывало множество эмоций. Теперь такое отношение к человеку становилось ценным и для меня. Это единственные редкие минуты тепла и радости, которые не видишь за пределами этих стен, в бытовой жизни их просто не замечаешь.

– Этот придурок еще там? – возмутился охранник, приближаясь к дверям. – Э, Иван, ну-ка вали отсюда!

Мы резко расцепили руки, и мой друг побрел к выходу. У дверей он обернулся, и я попытался улыбнуться ему, как можно спокойней, потому что внутри меня сжала боль. Мне снова захотелось жить. И от этого стало невыносимо больно.

Незаметно махнув пальцами опущенной руки, я попрощался с Ваней, надеясь увидеть его еще не раз, и опустился на край кровати. Как же плохо мне было. Как невыносимо хотелось кричать во весь голос, чтобы все это прекратилось. Просто проснуться и спуститься в столовую, где повариха Нина суетилась над вкусным завтраком. Ну и что, что это каша, зато с изюмом или кусочком яблока. А может, пойти с Лизой расклеивать объявления, или просто бродить по аллее парка, подкидывая ботинками желтые листья. Просто жить.

Как же все это выдержать… Как? Я даже не знаю, откуда беру силы для каждого дня. Мне кажется, скоро мой разум и тело начнут существовать отдельно. И кто-то из них первым сдастся.

Мое выздоровление понравилось дяде Вене, и он снова начал свои исследования. Лучше бы пристрелили меня там в степи.

Пункции из спинного мозга давались мне тяжело. Меня постоянно чем-то накачивали через вену, потом держали под аппаратами, напоминающими томограф, и снова забирали кровь. От всего этого меня страшно мутило и сковывало судорогами. Когда становилось сильно плохо, давали день покоя, затем делали все снова.

Как-то дядя Веня потерял сознание, беседуя с лаборантом в моей комнате, выронив папку из рук и с грохотом упав на пол. Его сразу увезли на каталке, большие коридоры этого корпуса позволяли возить такие габаритные вещи. После этого случая меня почему-то оставили в покое, а через несколько дней начали пытки с удвоенной силой.

Мое существование превратилось в сущий ад. Ночами я стонал от бессилия и мечтал умереть. Было жутко, потому что у меня начались галлюцинации. Голоса были разные, они бегали по стенам в виде лысых голов с паучьими лапами и вещали, кто сколько крови выпил. А одна из голов хвастала, что пьет мой спинной мозг.

– Рыжов, подъем! – рявкнул охранник, потрясая папкой.

Я медленно поднялся, опасаясь упасть из-за головокружения, и с трудом сунул распухшие ступни в ботинки.

– Куда?

– В лабораторию. Давай, резче!

По дороге меня пробирала мелкая дрожь, наверное, морозило, а может быть, от переживания. Слабость была сильнейшая, я с большим трудом и одышкой ковылял по коридорам, страхуясь вытянутой к стене рукой.

В помещении лаборатории было готово разложенное кресло, куда меня заставили лечь и положить руку на подлокотник. Со стороны подлокотника находился большой аппарат, от которого тянулись шланги, их подключили к трубкам системы, а трубки воткнули мне в вены. Три иглы входили в мою руку: одна на сгибе, вторая в ключицу, третья в вену запястья.

Я лежал и смотрел в потолок, как обычно, стараясь проскочить этот момент моей жизни, жизни лабораторной мыши, никчемной и мучительной. Но вдруг в лабораторию вошел дядя Веня. Вернее, его ввели, поддерживая с двух сторон, и усадили в такое же кресло по другую сторону аппарата, затем подсоединили трубки и ввели иглы системы. Мне было плохо видно, но в отражении блестящего потолка я разобрал, что нас обоих подключили к странному ящику. Наверное, руководителю и члену элитной группы тоже требовалась терапия. Не для опытов же его привели.

Аппарат загудел, запахло марганцовкой, а в моем плече стало горячо. Что делали со мной в этот раз, я не понимал, только все горячее становилось уже во всем теле, а потом и в голове. Лаборанты склонялись то ко мне, то к дяде Вене, сосредоточенно следили за чем-то, фиксировали в бумагах и перешептывались.

Через время я начал подозревать, что от меня что-то переливают, биологический материал прогоняют через аппарат, там он преображается и входит в шланги Вениамина Романовича. Сначала я не придал этому значение, но такую процедуру стали проводить многократно. И от этого мое состояние ухудшилось. Меня рвало кровью, по телу распространились синие пятна, волосы и брови снова выпали, а температура держалась повышенная. Я стал плохо видеть, но на мои замечания никто не реагировал. Меня просто привозили на кресле в лабораторию, подцепляли к аппарату, с другой стороны которого находился дядя Веня, и проводили процедуры. Затем увозили мое тело в палату и бросали на кровать. После этого мне вкалывали что-то со шприца, санитар менял тазики с кровавой рвотой и оставлял меня одного с болью и бегающими по стенам головами.