Запасной инстинкт

Шостак развязал тесемки и высыпал на ладонь прозрачные камни величиной с горошину. Их было около пятидесяти, может, чуть меньше. Свет, зажженный доктором в прихожей, отражался от камней миллионами искр, фиолетовых, розовых, желтых. Монстр стоял перед Шостаком, оскалился, наклонил голову и ждал. По его подбородку текла слюна. Он ожидал похвалы за подарок. Так ведет себя ребенок дошкольного возраста, сделавший доброе дело, или щенок, выполнивший простую для него команду.

— Где ты это взял?..

— Морская свинка! Я убил свинку!

— Я спрашиваю, где ты взял это?

— Свинка сидела и смотрела на стекляшки, когда я пришел! Я убил свинку. Подарок учителю!

Шостак находился в ступоре. Через мгновение он понял, что тварь нужно похвалить, иначе его доброе расположение может смениться обидой и, как следствие, — яростью. Тогда придется делать инъекцию, но после укола из этого существа вообще ничего невозможно будет вытянуть.

— Молодец, хорошо! Ты взял это у свинки?

Лицо монстра просияло. Учитель его похвалил, значит, ему понравились стекляшки, похожие на капли воды.

Шостак немного подумал. Тварь убила человека и забрала камни. Какие, пока не ясно. Шостак окинул тварь натянуто улыбающимся взглядом. Ее нужно переодеть, иначе скоро она просто угодит в полицию. Один черт знает, что там могло случиться! Пара-тройка трупов ментов — это ладно. Другое дело, если монстр начнет что-нибудь бормотать и показывать дорогу к его, Шостака, квартире.

Но тварь, как обычно, переодеваться не хотела. Она словно приросла к куртке. Хотя…

Шостак еще раз посмотрел на чудовище.

Может, он и на самом деле прирос. Довольно! В его квартире еще не было чесотки или чумы. После ухода твари Шостак каждый раз мыл пол с хлоркой.

— Ты молодец, — еще раз похвалил врач. — Сейчас можешь идти. Но перед тем как уйти, скажи своему учителю, как ты обязан себя вести.

На лице владельца плаща появилось сосредоточенное выражение.

— Я не должен попадаться людям на глаза.

— Так.

— Я не должен убивать свинок.

— Правильно, молодец. А сейчас иди к себе и поспи. Ты должен спать. Больше ко мне не приходи, я сам тебя найду. Понял?

— Понял.

— Где ты взял этот плащ?

— Мне холодно.

— Избавься от него! Скажи, что понял!

— Я понял. Мне нужно избавиться от плаща.

— Молодец. Ступай!

Шостак открыл дверь, выглянул, желая избежать ненужных встреч с соседями, и выпустил тварь. Зайдя в квартиру, он стал набирать воду в таз.

Один из камней доктор в этот же вечер отнес своему знакомому ювелиру. Тот посмотрел камень на свет, повертел его под микроскопом, вернул Шостаку, потом снял очки и тут же предложил за камень семьдесят тысяч долларов.

— Просто у меня больше нет, — пояснил он. — Но если сможешь перебросить товар через границу, то получишь в два раза больше.

Шостак решил тогда не рисковать. Бриллианты он спрятал в надежном месте. Вернуться за ними будет никогда не поздно. Главное, что они есть.

А потом произошло непредвиденное. Тварь исчезла. Ее не было ни на привычном чердаке дома Шостака, ни в подвале аварийного дома в соседнем районе, где она облюбовала себе жилище. Она не приходила кормиться, принимать капли и инъекции. Через несколько дней Шостак узнал о событиях, которые взбудоражили весь город. Сомнений в том, чьих рук это дело, у врача не было. Теперь оставалось только одно — найти свое детище и поставить ему последнюю инъекцию в его жизни. Наполнить шприц бурой жидкостью и увести тварь туда, где больше не будет мук. Но человек только предполагает. Тварь что-то почувствовала, и Шостак понял, что теперь даже ему угрожает опасность. Впрочем, почему даже ему? Вот как раз ему — в первую очередь.

Тварь почувствовала опасность и исчезла.

Глава 18

Никитин с Игорем и Мишкой выехали в Заболоцк поездом в начале девятого утра. Погода была не ахти, поэтому опера сели в вагон сразу же, едва подали состав. По иронии судьбы, билеты достали с большим трудом, даже для них. Никитин посмотрел на эти бумажки, не удержался и чертыхнулся. Все места были в разных вагонах. А это означало, что почти сутки каждому из них придется ехать в одиночестве, выслушивая бормотание старушек или гули-гули мамочек с младенцами. До отправления поезда оставалось еще чуть больше двадцати минут, и личный состав отдела по раскрытию убийств принялся за работу. За четверть часа они поменяли местами чуть ли не три вагона. Одному пассажиру не нравилось ехать со старушками, другому — с нерусскими. Но вскоре все смешалось, и проводники пришли в ужас. В трех вагонах ехали посторонние люди, но никто не жаловался на нехватку места или плохую компанию.

Лучшим вариантом, которого смогли добиться сыщики, был следующий. Никитин с Саморуковым ехали в одном купе с молодыми парнями, на вид — студентами, а Стариков — в соседнем, вместе с тремя девушками.

Можно было, конечно, еще купе три-четыре перетасовать и оказаться рядом всем троим, но Стариков неожиданно махнул рукой и заявил:

— Хватит маяться! Мы и так рядом. Давайте лучше отдохнем.

Никитин прищурился, окинул подозрительным взглядом такую малину и пробормотал:

— Ну-ну. Отдыхай, дорогой наш труженик.