Залив Гавана

Купив журнал, Аркадий пошел назад в клинику, поднимая ногами легкие облачка тополиного пуха. Когда он пришел, Ирина была мертва. Сестра пыталась не пустить его в кабинет. Ошибка. Врачи пытались преградить ему путь к столу, закрытому простыней, и это тоже было ошибкой. Все это обернулось перевернутыми столиками с инструментами и лекарствами, разбросанными лотками, растоптанными белыми шапочками врачей и, наконец, завершилось звонком в милицию с требованием усмирить этого сумасшедшего.

Чистой воды мелодрама. Ирина ненавидела мелодрамы. Россию захватила волна штампованных сериалов, в которых мафиози носили костюмы от «Armani», невесты были обряжены в просвечивающие кружева, а иммунитет против закона считался верхом престижа и был предметом зависти. Ирина презирала это и, должно быть, была бы немало смущена, узнав, что умрет в эпицентре русской мелодрамы.

До отлета самолета оставалось еще 5 часов. Увы, авиалинии не разрешали пассажирам проносить оружие на борт. А то он мог бы прихватить свой пистолет и застрелиться на фоне тропического пейзажа с темной линией крыш, увенчанных, словно парусами фрегатов, сохнущим бельем. И все это под яркими тропическим звездами.

Что последнее могла видеть Ирина в клинике?.. Расширившиеся от ужаса глаза медсестры, когда она поняла неизбежность своей ошибки? Наверное, они обе поняли. Через секунды после укола на руке Ирины вздулся нежно-розовый волдырь, а в глазах — слезы. Позже Аркадию позволили прочесть медицинское заключение — профессиональная вежливость. Ирина Асанова-Ренко открыла дверь в коридор, прервав разговор врача. Она уже тяжело дышала. Когда врач вызвал скорую помощь, Ирину колотила дрожь, все ее тело покрылось липким потом, сердце учащенно билось, меняя ритм, как воздушный змей под порывами капризного ветра. К тому времени, когда прибыла скорая помощь, она была в глубоком анафилактическом шоке, дыхательные пути закрылись, биение сердца то учащалось, то прекращалось, то вновь учащалось. Если бы у бригады скорой были необходимые препараты, одна инъекция могла бы запустить ее сердце, как часы, расширить дыхательные пути, но еще одна маленькая оплошность — адреналина не было. В панике врач попытался открыть шкафчик с дорогостоящими лекарствами, ключ заело в замке. Это было равносильно смертельному удару.

Когда Аркадий сдернул простыню, закрывавшую Ирину, его потрясло то, что они сделали с ней за то время, пока он ходил покупать журнал. Ее искаженное лицо обрамляли спутанные влажные волосы, которые внезапно потемнели, и она стала походить на утопленницу, проведшую в воде не менее суток. Растерзанное и расстегнутое до пояса платье, обнаженная грудь в синяках от попыток сделать массаж сердца. Ее руки были сжаты в плотные кулаки, и она была еще теплой. Он закрыл ей глаза, убрал спутанные волосы со лба и застегнул платье, игнорируя настояния врача «не трогать труп». В ответ он схватил врача за грудки и использовал его как таран, чтобы разбить стекло на двери кабинета. Разлетелись стеклянные шкафчики, с грохотом вывалились инструменты, разбилась банка с медицинским спиртом, насыщая кабинет резким запахом. Когда выбежал весь медперсонал и он получил кабинет в свое полное распоряжение, он аккуратно свернул пальто и подложил его под голову Ирины.

Он никогда не считал себя по-русски меланхоличным. В его семье не было самоубийц — за исключением его матери, но ее всегда отличала непосредственность и эксцентричность. Ну да, был еще его отец, тот был прирожденным убийцей.

…Аркадию никогда не нравилась идея самоубийства, но не по моральным, а по эстетическим соображениям — не хотелось оставлять грязное месиво после себя. К тому же возникал практический вопрос — как? Повеситься было ненадежно, да и не хотелось, чтобы кто-то обнаружил его в таком непривлекательном виде. Если стреляться, то не избежать хвастливо-оглушающего шума выстрела. К тому же существовала еще одна проблема — эксперты по суицидам отталкивались только от примеров, а ему достаточно пришлось сталкиваться с неудачными попытками, чтобы понять, как часто они заканчиваются безобразными увечьями. Самое лучшее — просто исчезнуть. В Гаване он уже как будто наполовину исчез.

Когда-то он был другим, лучше. Он проявлял сострадание к людям. Он всегда придерживался мнения, что самоубийцы эгоистичны, что они пугают других, оставляя им свои безжизненные тела и предоставляя возможность убрать оставленный ими бардак. Он всегда находил в себе силы начать заново, поставить перед собой новые интересные задачи, отречься от неудач. Проблема была в том, что он не хотел, чтобы его воспоминания поблекли. Пока он помнит ее тихое дыхание во сне, тепло ее тела, когда она приникала к нему, до тех пор, пока он достаточно безумен, чтобы надеяться на то, что услышит ее голос в соседней комнате или увидит на улице, пока это так, пора. А если это доставит кому-то проблемы, так что же, прошу прощения.