Заклинатели велосипедов

Сама Кларис вышла в смысле эмоций несколько неудачная. По крайней мере, она их плохо понимает даже у себя, не говоря уж про других. И все же вот перед ней проститутка Глэдис, которая говорит, что деньги ей нужнее людей, но это к ней приходит голем с телом мужа и лицом сына.

… Но светильник взял и погас. До утра было все далековато, только где-то на самом краю неба, едва брезжило. Соседская собака успокоилась. Застучало по стеклу — робко покрапал дождь. Кларис убрала грязные чашки в раковину, а Возжек сунул Глэдис бутылку с остатками водки.

Наверно, стоило бы идти им всем спать, но почему нужно, черт возьми, ждать?..

— Вот что, — решила Кларис. — Надо заканчивать, а? Мы же можем закончить сейчас? Смысл тянуть?

— Закончить? Но…

— Ночь ещё не кончилась.

Возжек кивнул.

— Всё равно он далеко не уйдет. А защитка не вечная, и нельзя же за ней вечно прятаться.

А потом кивнул на бутылку:

— Допивай.

— Нет. Это… это. Нет.

Глэдис затряслась. Не то чтобы Кларис не было её жалко. Было. Ей вообще всегда всех жалко. Все мучаются, всем нужно помочь, и нужно совсем не иметь сердца, чтобы не чувствовать этой навязчивой потребности всё всем исправить.

— Я помогу. Подстрахую. Постою за спиной, раз уж я здесь. Я для этого и нужен.

Возжек протянул руки. Глэдис кивнула и позволила себя обнять.

— С мёртвыми нужно попрощаться и отпустить.

— Да.

— Отпустить. Понимаешь? Они мертвы, ничего не поделаешь. Мне очень, очень жаль, но твои муж и сын мертвы. Насовсем.

— Да. Да.

— Два года прошло. От них уже здесь ничего не осталось.

Она зарыдала. Кларис понимала, зачем и чего Возжек добивается.

Если не оплакать мертвых, они не уйдут и будут пугать живых, дербаня свои смерти до бесконечности — это как ковырять и ковырять рану, не давая ей хоть как-то затянуться. Но кто говорил, что оплакать — поможет?

Она тихо открыла дверь во двор. Запахло дождём. Опять проснулся пёс, завыл. Алая полоса на востоке стала шире, но остальное небо, тяжелое и низкое, было ещё черно. Ветер за ночь набросал на крыльцо первых палых листьев. Было стыло и знобно.

— Идём.

Дрожа, Глэдис вышла на крыльцо.

— Зови их.

Она всхлипнула. Сделала шаг к забору. Дождь продолжал моросить.

— Март. Славек.

Ничего не произошло мгновенно. Глэдис плакала, сжимая в руке бутылку. Водки там было совсем на дне. Возжек стоял рядом, длинный и худой. Не хватало только ободранных крыльев, чтобы был вылитой помойной вороной. Они стояли, вжавшись плечами друг в друга, Моросило. Прохватывало холодом. Листья падали с тихим шуршанием.

— Март.

Пёс надрывался. Звёзд не было. Может, надо было переждать день, тогда попробовать. Возжек что-то пробормотал, Кларис не расслышала. Зато Глэдис расслышала и снова всхлипнула.

— Зачем ты меня мучаешь?

— Это не я.

В кустах замаячило, но Кларис подумала, показалось. Она чувствовала себя не очень трезвой, к тому же хотела спать и начинал нудеть правый висок, ковыряло пока что тоненькой иголочкой. К утру будет уже целый раскаленный гвоздь.

А. нет. Не показалось. Тень из кустов поднялась.

Глэдис тоже заметила и вскрикнула. Тень уплотнилась и расширилась, но осталась тенью.

Возжек тихо отступил. Попятился. Допятился до крыльца.

— Идём. Чаю пока попьём.

— А как же?..

— Это сейчас её дело. Не мешай ей прощаться, вряд ли ей нужны свидетели.

***

Тень выглядела как большой, страшный, слепленный из всего подряд, каких-то ошметков и обрезков, но всё же человек. Злой, страшный, но странным образом печальный и смирный. И кошмаром происходящее теперь уже назвать было сложно. Каких только чудовищ не порождает виноватый и любящий человеческий разум. Возжек плотно закрыл дверь, и стало совсем тихо.

От недосыпа и водки Кларис потрясывало, внутри все дрожало, натянутое и напряженное, только что не звенело. А вот Возжек выглядел почти смертельно уставшим и почти уже готовым заснуть прямо за столом.

Гэдис стояла по одну сторону забора, а голем — по другую. Лицо его было смазано теперь, будто мягкую глину кто-то прогладил тряпкой. Шевелился только безгубый рот. Что говорил — непонятно было.

У Глэдис тряслись плечи. Потом она вцепилась в забор так, будто у нее подкосились ноги.

— Налей ещё чаю.

— Тебе правда всё равно, что там происходит?

— Я такое уже видел. И нет, не всё равно. Просто мы тут ничего не сделаем. Но она точно справится, тут уж будь уверена. Так чаю?

Чай в Кларис уже не лез, но если Возжек ещё может его пить, то пусть… Шесть ложек сахара сложил в кружку.

В воздухе вдруг тонко зажужжало. Может, не вдруг: возбужденное, словно от пчелиного роя, жужжание нарастало медленно. Сперва низкое, оно делалось определенней и выше, начинало нервировать. Тогда Кларис не выдержала и встала у окна. Смотреть на голема было жутко, стыдно и неприятно — но не оторваться. Стыдно и противно, что хочется протереть руки.

Зудящее жужжание нарастало, переходило в визг. Голем раздувался, бугрился, ходил волнами, как мешок, полный мышей. Глэдис тряслась, как в припадке.