Заклинатель драконов

В самом деле? Я слышал, что она умерла, но, очевидно, это был ложный слух. Говорили, что она съела сама себя в своей ненасытной прожорливости, отравилась своею собственной желчью. Нельзя верить тому, что болтают. Она все так же радуется тебе, своему самому любимому ребенку?

Как всегда. — Это уже было даже не рычание.

Ах, прекрасно, кровь погуще, чем водица, верно? Даже если разведена порочной сукровицей бессмертного. У тебя красота твоей матери, очарование твоего брата. А что тебе завещал отец?

Чудовище в кругу было вне себя от ярости.

Не желаю этого слушать!

Так уходи!

И тут же круг оказался пуст. Муунспиттл откинулся, сжавшись, на спинку кресла, его лицо было мертвенно–бледным от усталости.

Вот теперь достаточно, — проговорил он. — Более чем достаточно. Этот мог быть очень опасным. Он вел себя… слишком вольно…

Он был дурно воспитан. — Рэггинбоун недобро усмехнулся.

Не понимаю, как он сюда пришел.

Я кое–что понимаю. Ясно, мать его жива. Допускаю, что усталость от жизни иссушила даже ее и она наконец пройдет Врата, но я был слишком оптимистичен. Где–то… где–то… она должна прятаться — выжидать, вынашивать свой собственный план. Я знал, что она учила Элаймонд и доучила ее до известного конца, — но это было очень давно. Занятно…

Позволь мне закончить заклинание, — умолял Муунспиттл, которому были неинтересны все эти рассуждения.

Не теперь. Нужно задать еще один вопрос.

Кому? — мрачно спросил Муунспиттл.

Помести в круг жабу с короной.

Нет! — Отказ придал его лицу некоторый цвет. — Ни в коем случае — риск слишком велик. Я не буду этого делать!

Страх затмил твой рассудок. Жаба — всего лишь мелкое божество, у нее нет большой силы, она — забытый миф. Только мизерная горстка существ поклоняется ей.

Я не буду — я не могу…

Зачем же владеть силой, — спросил Рэггинбоун, — если не пользоваться ею?

Это — любопытство. Я — коллекционер.

Так, понятно, — сухо сказал Рэггинбоун. — Есть люди, которых может заинтересовать это место, если они о нем узнают. — Он посмотрел на стены, увешанные картинами и полками с книгами. — Вероятно, тебе нужно открыть книжный магазин…

Нет–нет. — Голос Муунспиттла задрожал, он втянул голову в плечи, трясясь от страха, еще глубже вжался в кресло. — Никаких людей, никаких покупателей, — все это он произносил с невыносимой тоской. — Я никогда не открою… Я никогда не открою…

Рэггинбоун не улыбался. Наделенные Даром имели свои причуды, которые питали их воображение — источник волшебства. В прошлых веках на границе между реальностью и магией такие фантастические демоны могли одержать верх над своими более материальными конкурентами, ибо они владели всеми ночными кошмарами.

— Однажды я открыл… Не помню даты. Я всегда забываю даты. Это было давно… Город горел. Мой город. Вошел человек без парика. Я до сих пор вижу его: он был герцогом или лордом, а может быть, богатым торговцем — кто знает? Он нес на руках ребенка с обожженным лицом.

«Дай мне лекарство, чтобы вылечить моего сына», — попросил он. Но я отправил его прочь. От смерти не вылечишь. Я запер дверь, запер на замок, задвинул задвижки, навесил цепочки и ушел сюда, вниз, и был здесь, пока не кончился пожар. Когда я поднялся наконец по лестнице — это было, может быть, спустя сто лет, — город вырос заново, будто бы никогда ничего и не было. Я чувствую, как в нем идут дела, как движется жизнь. Чувствую, как суетится этот муравейник. Но я не выхожу. И сейчас не выйду. И никогда не открою дверь.

Последовавшее за этой речью молчание показало, что Рэггинбоун все понимает. Муунспиттл наконец успокоился, казалось, он покорился требованиям своего гостя.

Каким именем это называют? Ты знаешь?

Надеюсь, что да, — сказал Рэггинбоун.

Боюсь, что да, — вздохнул Муунспиттл.

И снова он прямо сидел в кресле, рука Рэггинбоуна лежала на его плече, а рот волшебника говорил.

В ответ на его зловещие слова тьма сгустилась, пол задрожал. Одна за другой погасли свечи, будто их погасили невидимыми пальцами. Дыма не было. В круге стала образовываться будто подсвеченная болотными огнями коренастая фигура с зеленым нимбом. Хрустальные глаза становились все более осмысленными, они наполнялись гибельным светом, посылая при этом пики лучей, пронзающих комнату.

— Агэймо, — Муунспиттл едва шевелил губами, — Божество топи, Божество тины, Поедатель Луны. Именем этим заклинаю тебя, этой формой я связываю тебя, приди ко мне!

Из изогнутой глотки жабы раздалось кваканье:

Я слушаю тебя. Кто имеет наглость так называть меня? Агэймо — давно забыто. Я больше не существую — в этом облике.

Этого было достаточно для моих целей.

Твоих целей? — Ярость еще больше исказила голос, треск перешел в визг: — Я не служу никаким человеческим целям. Кто ты такой?! Я запомню твою наглость!

Кэйрекандал.

Ты лжешь. Этот… он… утонул, опустился до уровня бродяги, заморенного нищего, — бездомного, бессильного, ничего не имеющего. Он не мог бы вызвать даже привидение блохи.

Я взял силу взаймы. У меня тоже есть свои инструменты. Их достаточно, чтобы поговорить. Есть кое–что, о чем я хочу спросить.