Таким образом, не считая полковников фон-Тимрота и Цвецинского, отправившихся на командование армейскими полками, остальные, около 31 % офицеров, отправившихся 2 августа 1914 г. на фронт, провели там в среднем 3,5 месяца, т. е. значительно меньше времени, чем подпоручик Тухачевский. Иными словами, боевой опыт Тухачевского в Первую мировую войну был, пожалуй, характерным для значительной части пехотных гвардейских офицеров.
Переход к большевикам
Нельзя сказать, что уход Тухачевского к большевикам был подготовлен сложившимися у него представлениями о России и Революции уже в плену, хотя Фервак приводит красноречивые в этом отношении высказывания русского подпоручика. Правда, все эти высказывания порождены главным образом «книжными» впечатлениями, осев в его сознании (или даже подсознании) в результате долговременной рефлексии, обусловленной вынужденным длительным бездельем его деятельной натуры в условиях плена.
Рассуждая в плену, в кругу приятелей-французов о революции в России, подпоручик Тухачевский заявил: «…Наша революция, я думаю, слишком отлична от вашей. И Достоевский хорошо предвидел. У нас западная цивилизация поверхностна, и от нее ничего не останется после потрясения. Мы можем более легко менять богов»301. Воздействие Достоевского на формирование социокультурных взглядов и ценностей Тухачевского было несомненно.
«Однажды мы вместе, на откосе форта читали, я не помню, какое место из Достоевского. – вспоминал Фервак. – Михаил Тухачевский с воодушевлением произнес следующие знаменательные слова: «Не важно, как мы реализуем наш идеал: пропагандой или оружием! Если
Вся вышеприведенная геополитическая семантика, в принципе, не несет чего-либо нового: Великобритания на протяжении почти всего 19 века, да и позже, рассматривалась в качестве главного соперника России в контексте геополитических и геостратегических проблем. Достаточно вспомнить хотя бы высказывания и геополитические расчеты М.Д. Скобелева, чьим большим поклонником с детства являлся Тухачевский. То же можно сказать и о традиционном великодержавном настрое большей части российского офицерства. Важно другое: столь обширное высказывание Тухачевского как бы предвосхищает его политические и военно-политические позиции в отношении к «внешнему миру» в 20—30-е годы, хотя и фразеологически, и идеологически эти мысли и настроения обретали, в соответствии с духом новой эпохи, новое звучание и иную социокультурную семантику.
«Мы встряхнем Россию, как грязный ковер, а затем мы встряхнем весь мир. Мы войдем в хаос и выйдем из него, только полностью разрушив цивилизацию»304. Это слова Тухачевского. Их своеобразным продолжением можно назвать похожий на поэму-заклинание приказ командующего Западным фронтом Тухачевского, составленный и подписанный им 2 июля 1920 года. Достаточно вспомнить хотя бы следующие его строки, чтобы почувствовать их генетическую связь с цитированным выше: «Путь мирового пожара пройдет через труп белой Польши…»305.
В сформировавшемся мировоззрении «аристократа» Тухачевского русская революция была пропущена сквозь призму «Бесов» Ф.М. Достоевского. Суть происходивших в России событий Тухачевский видел в «смене богов», смене идей, кумиров, лозунгов, т. е. в смене некой внешней оболочки, в самом формальном принципе изменчивости. Однако другой свидетель пребывания и поведения Тухачевского в плену, равно как и его высказываний, Н.А Цуриков выражает сомнения насчет адекватности свидетельств Фервака.