Ведьмы показывают Макбету королей из потомков Банко, фронтиспис из издания Роу
Смерть кардинала Бофорта, фронтиспис ко второй части «Генриха VI» из издания Роу. Использование этой сцены (III, 3) для фронтисписа говорит о том, что темы для иллюстраций обсуждались с Роу
Кориолан, упрашиваемый семьей, фронтиспис из издания Роу. В отличие от большинства фронтисписов этот основан не на сценической постановке, а на картине Пуссена
Смерть Джульетты, фронтиспис из издания Роу
Но как бы ты ни вздумал отомстить,Не запятнай души: да не коснетсяОтмщенья мысль до матери твоей!Оставь ее Творцу и острым тернам,В ее груди уже пустившим корни.[25]Следует правильно проводить границу между horror и terror[26]. Последний является настоящей страстью трагедии, однако первого ей всегда следует избегать. И, конечно, никому из авторов-драматургов не удавалось лучше вызывать terror у публики, чем Шекспиру. Как и пьеса «Гамлет», вся трагедия «Макбет» целиком, но особенно сцена с убийством короля во втором акте, является превосходным доказательством того мужественного духа, c которым он писал; обе пьесы показывают, насколько он был силен, вызывая в наших душах самые мощные отклики, на какие только они способны. Я не могу завершить разговор о «Гамлете», не упомянув того преимущества, которое, как мы видим, выделяет этот шедевр Шекспира на сцене, а именно прекрасное исполнение роли принца г-ном Беттертоном. Человек, у которого нет других хороших качеств, кроме того, что у него их очень много, должен был добиться уважения всех литераторов только благодаря этому своему достоинству. Никто не знаком лучше с выразительной манерой Шекспира, и действительно, он так хорошо его изучил, что какую бы его роль он ни играл, выглядит это так, будто она написана специально для него, и что автор задумал ее точно такой, какой он ее исполняет. Должен признать, что я определенным образом обязан ему за основную часть эпизодов, касающихся жизнеописания Шекспира и поведанных здесь мною публике; почитание памяти Шекспира заставило его совершить путешествие в Уорикшир, чтобы собрать все возможные свидетельства об имени, имевшем для него такое большое значение. Поскольку я сразу решил не вступать ни в какие критические дискуссии, я не буду заниматься расследованием справедливости замечаний г-на Раймера об «Отелло»; он, безусловно, очень трезво указал на некоторые недостатки; и, действительно, с тем, что они таковы, согласится большинство людей: но я бы хотел, чтобы г-н Раймер заметил и некоторые достоинства, тогда, я полагаю, его критика была бы совершенно правильной и честной. Кажется странным, что во всей пьесе он не смог допустить ничего хорошего: если фабула и эпизоды оказались не в его вкусе, все же идеи почти везде очень благородны, а стиль смел и уместен. Более того, идеи и стиль входят в число заслуг Шекспира, которые было бы крайне сложно оспаривать. Его ощущения и образы вещей масштабны и естественны, а его выразительность (пусть в некоторых местах и довольно необычная) резонна и соразмерна теме и ситуации. Конкретные примеры этого можно приводить бесконечно, однако сборник его трудов отдан в распоряжение публики, и трудно будет всецело погрузиться в любую его часть без соблазна отыскать то, что, по моим словам, сделано у него хорошо.
Отелло и Дездемона, фронтиспис из издания Роу
Последний этап своей жизни он провел так, как могут пожелать себе провести его все здравомыслящие люди: в удобстве, удалении от дел и в беседах с друзьями. Ему посчастливилось собрать имущество, соответствовавшее его положению и потребностям, и, как говорят, несколько лет перед смертью провести в своем родном Стратфорде. Приятное остроумие и благонравие привели его к знакомству с окрестными джентльменами и дали ему право на их дружбу. Чуть ли не до сих пор в этих краях вспоминают историю о том, что он особенно сблизился с г-ном Комбом, старым джентльменом, известным своим богатством и ростовщичеством: и так случилось, что в одной приятной беседе в кругу общих друзей г-н Комб со смехом сказал Шекспиру, что в случае, если тот его переживет, он рассчитывает на эпитафию его авторства, а раз он не сможет узнать, что скажут о нем после смерти, он надеется получить текст немедленно; в ответ Шекспир написал эти четыре строки: