В тот день я добрался до столицы уже в сумерках, по южному шоссе. В четырех переливающихся цветными волнами рядах автомобилей я двигался по асфальтированной ленте Мишкоакана, извивающейся, словно змея, то вправо, то влево, то вверх, то вниз между темными домами, нависшими над проезжей частью улицы, будто скалы в ущелье. Огни встречных машин слепили глаза. Прогрохотал над головой туннель, разгорелись восково-желтые неоны; хор моторов гудел, словно глухой соборный орган; удушали выхлопные газы. «МАДЕРО» — блеснула в темноте надпись. Я вырвался из потока, свернул на «улитку» и оказался в тиши переулка с аркадами. Втиснул машину между двумя автомобилями. Дальше пошел пешком по древней, еще колониальных времен, улочке в сторону Сокало.
Вокруг — кованые ворота, дубовые двери, стены из вулканического камня, резные обрамления окон из красноватого туфа, тяжелые ставни.
Где-то в глубине, за темными окнами, горели слабые огоньки; они таились во мраке, в коридорах, комнатах, словно в Ночь Мертвых только духи остались в этих стенах. Я не очень-то ошибался. Свернул с улицы Боливара на Мадеро. Утомленный, с лицом, покрытым пылью дальней дороги, знающий, правда, что следует ожидать, но невольно приготовившийся — пришелец из Европы — к заупокойной тишине, задумчивости, меланхолии, едва обогнув каменный контрфорс, я сразу же понял, куда подевались жители этого района. Я оказался в толпе и потоке огней.
Здесь и всегда-то было многолюдно и шумно, но в тот вечер! Ярко освещенные магазины — я протискивался к сердцу торгового района, окруженный горящими, веселыми лицами, смехом, шутками, восклицаниями. И при всем том у меня было ощущение, будто я нахожусь на кладбище, меж рядами склепов, приподнятые плиты которых позволяют взглянуть на игры скелетов. Ими были полны витрины. В магазине игрушек огромный скелет объезжал коня на колесиках, другой обнимал за талию двух кукол, третий выглядывал из детской Коляски, которую толкал тоже скелет. Рядом, в мебельном магазине, закинув нога на ногу, в глубоких креслах сидели два скелета в натуральную величину с сигарами в оскаленных зубах, подняв за здравие своими фалангами бокалы с коньяком.
— У меня за спиной мексиканская семья — отец, мать, несколько детишек и
Пекарня выставила «хлеб мертвых» — хлебцы и булочки, выпеченные в виде птиц, животных, людей, ползающих вокруг всего этого зверинца змей, посыпанных сахарной пудрой всех цветов радуги.
Я добрался до Сокало, крупнейшего центра колониального Мехико, окруженного домами, помнившими времена вице-короля. В глубине — кафедральный собор
Навсегда дано мне было запомнить этот вечер. Тогда-то и подумалось, что давнее индейское видение потустороннего мира, не убитое проповедями церкви, очевиднейшим образом легло в основу теперешнего обычая. Не было во всем этом раздумий над страшной могилой, тоски по умершим, ушедшим, утраченным навсегда. Потому это, подумал я, смерть, может, не была для них концом жизни?..
Археологические находки и письменные памятники говорят, что умерших, обернутых полотном и оплетенных шнурами, хоронили вместе с их собаками или сжигали на кострах.
Люди свято верили, что душа усопшего через четыре года после смерти, избежав многочисленных опасностей, прибывает в подземный мир на берегу реки Чикунауапан, и тут ей следует помочь переправиться через стремнину. Сделать это можно было лишь в том случае, если на другом берегу ее ожидает песик, вернее, его душа, которая, узнав душу своего хозяина, кидается в воду, и они вместе переплывают поток.
Собак, предназначенных в мир иной, предпочтительно палевого окраса, убивали стрелой, направленной в шею, затем обвязывали неплетеным хлопковым шпагатом. Кроме собаки высокородного покойника сопровождали его женщины, а также невольники, но это было привилегией избранных.