Необходимо мужество, чтобы осмелиться чувствовать – и при этом не разменяться на обмен чувствами, и не перенести их все скопом на другого человека. Знаете, как в парах – один всегда то хнычет, то злится, тогда как второй кажется воплощением спокойствия и рассудительности.
Я поняла, что мне трудно испытывать чувства, хоть они меня и переполняли.
Я часто слышу голоса. Я понимаю, что это переносит меня прямиком в категорию сумасшедших, но меня это не особо волнует. Если вы, подобно мне, верите, что разум хочет исцелить себя, и что психика стремится к согласованности, а не к разрушению, тогда нетрудно прийти к выводу, что разум будет озвучивать все, что необходимо для выполнения задачи.
Мы сейчас полагаем, что люди, которые слышат голоса, способны на ужасные вещи. Голоса слышат убийцы и психопаты, религиозные фанатики и террористы-смертники. Но в прошлом голоса были почтенными, если не сказать – желанными. Они вещали провидцам и пророкам, шаманам и ведьмам. И конечно же, поэтам. Слышать голоса может быть благом.
Сумасшествие – это начало процесса. Но оно не должно быть конечным результатом.
Ронни Лэйнг, врач и психотерапевт, ставший известным в шестидесятые и превратившийся в гуру семидесятых, понял, что сумасшествие – это процесс, и он должен к чему-то вести. Но в большинстве случаев он так устрашает самого человека изнутри, равно как и людей снаружи, что единственным выходом становятся медикаменты или клиника.
Степень нашего сумасшествия все время меняется. Возможно, мы менее терпеливы к безумию, чем во все предыдущие века. Ему нет места в нашей жизни. А что особенно важно – на него нет времени.
На то, чтобы сойти с ума, требуется время. И на то, чтобы вернуть себе ясность разума, тоже требуется время.
Во мне существовала личность – часть меня – или как вам будет угодно ее описать – настолько поврежденная, что ей проще было увидеть меня мертвой, чем со мной примириться.
Эта моя часть – одинокая, скрытая в грязном заброшенном логове, всегда была способна устроить набег на остальную территорию. Вот откуда мои вспышки яростного гнева, разрушительное поведение, моя собственная потребность разрушить любовь и доверие, поскольку любовь и доверие были разрушительны для меня. И моя опрометчивость в сексе, а никакая не свобода. И тот факт, что я никогда себя не ценила и всегда готова была броситься вниз с крыши моей собственной жизни. Была ли в этом какая-то романтика? Был ли это бунт неуемного творческого духа?
Нет.
Способность творить всегда находится на здоровой стороне – это не то, что сводит нас с ума, нет, это живущая в нас способность, пытающаяся уберечь нас от безумия.
Потерянное злобное порочное дитя, в одиночестве обитающее на самом дне болота, не было творческой частью Джанетт – оно было жертвой военных действий. Жертвоприношением. Она ненавидела меня. Она ненавидела жизнь.
Во многих сказках – и вы их читали – встречается герой, который в безнадежной ситуации заключает сделку с нечистой силой и получает то, в чем нуждается – то, что ему до зарезу нужно, чтобы продолжить путь. А позже, когда принцесса спасена, дракон повержен, сокровища покоятся в сокровищнице и замок украшен – на сцену является нечистая сила и требует отдать новорожденного наследника, либо превращает его в кота, либо – как тринадцатая, не приглашенная на праздник фея – одаривает смертоносным подарком, убивающим счастье.
Это ущербное смертоносное существо вместе с его сверхъестественными способностями нужно позвать домой – но на определенных условиях.
Помните, как принцесса целует лягушонка – и бац! - вот он, принц? Оказывается, нужно было обнять и поцеловать это покрытое слизью омерзительное создание, которое обычно водится в колодце или пруду и питается слизнями. Но вернуть уродливой части человеческий облик – это вам не упражнение для благонравного внутреннего соцработника.