Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?

Ее фатализм был всеобъемлющим. Она была как черная дыра, затягивавшая весь свет. Она состояла из темной материи, и сила ее была незаметной, невидимой – до тех пор, пока не начинала себя проявлять.

Как бы все обернулось, будь мы счастливы? Как бы все шло, если бы чувства между нами были светлыми, чистыми, хорошими?

Это никогда не было вопросом биологии, природы или воспитания. Я знаю, что мы исцеляемся через любовь других и любя сами. Нельзя исцелиться, сформировав тайное общество из одного человека – и сходить с ума в поисках другого, "единственного", и неизбежно прийти к разочарованию.

Миссис Уинтерсон была сама себе секретным обществом и жаждала и меня в него залучить. Это был навязчивый принцип, и я еще долго тащила его с собой сквозь свою жизнь. Конечно, это же основа романтической любви – ты и я вместе против остального мира. Мира, в котором существуем только мы двое. Мира, которого на самом деле нет, если в нем нет нас. А уж когда один из нас разочаровывает второго...

Беда в том, что один из нас обязательно разочарует второго.

Покидая дом тем вечером, я до боли жаждала любви и верности. Широкое устремление моей натуры вынуждено было протискиваться сквозь узенькое горлышко – и в итоге стало идеей о "другом", почти близнеце, о том, кто будет вплотную ко мне, но все же не мной. Как у Платона – потерянная половинка целого совершенного существа. Настанет день, и мы отыщем друг друга – а потом все будет хорошо.

Мне нужно было в это верить – иначе как бы я справилась? И все же я двигалась прямиком к опасным утратам, которые несет с собой любовь, требующая "все или ничего".

Но – и это важно – в шестнадцать лет у вас нет особого выбора. Вы остаетесь с тем, что унаследовали.

И все же...

В колоде карт всегда есть джокер. Моим стали книги. Мне, в основном, достался язык, на котором говорят книги. Способ говорить о сложном. Способ "сердце сохранить живым к любви и красоте", как говорил Кольридж.

Большую часть ночи я тогда пробродила по улицам. Та ночь тянулась очень долго, хотя ночи и так намного медленнее дней. Время непостоянно, и одна минута не равняется по продолжительности другой.

Та ночь растянулась на всю мою жизнь. Я ушла прочь из дома, и я пыталась сойти с темной орбиты ее депрессии. Я пыталась выйти из тени, которую она отбрасывала. На самом деле я никуда не шла. Я собиралась вырваться, освободиться – или так мне казалось, но свою ношу вы всегда несете с собой. Уйти физически не сложно. Куда больше времени требуется, чтобы уйти в смысле психическом.

Я уснула в домике на лужайке для игры в боулинг, проспала там с четырех до шести. Когда я проснулась, замерзшая и окостеневшая, сквозь облака пробивался стылый октябрьский рассвет. Я спустилась к рынку, купила яичницу и крепкого чаю, а потом пошла в колледж со всеми своими немногими пожитками.

Следующие несколько дней мне пришлось особенно тяжко. Папаша Джейни наконец решил, что я ему не очень-то нравлюсь – я часто производила плохое впечатление на родителей своих друзей – и теперь мне нельзя было спать в фургончике. Вместо этого я стала спать в помятом старом "Мини", который училась водить.

"Мини" был очень хорошим и принадлежал одному чокнутому парню, прихожанину нашей церкви. Его родители были пожилыми, не религиозными, но заботливыми. Он разрешил мне пользоваться машиной, потому что родители хотели, чтобы у него был свой автомобиль, а он терпеть не мог водить. Так что мы по обоюдному согласию отогнали его к дому Джейни и припарковали за углом.

Если вы спите в машине, у вас должен быть план. Расписание. Мое заключалось в том, что на переднем сиденье я ем и читаю, а на заднем сплю. Так я чувствовала, что у меня все под контролем. Барахло свое я держала в багажнике, а через несколько дней решила, что буду ездить на "Мини" по городу, пусть даже и без прав.

Три вечера в неделю я работала на рынке, на упаковке свитеров. По субботам с восьми утра до шести вечера я работала на лотке, торговавшем овощами и фруктами, так что денег мне хватало – на еду, бензин и прачечную самообслуживания.

Каждую субботу мы с Джейни ходили в кино, ели рыбу с жареной картошкой и занимались любовью на заднем сиденье "Мини". Потом она уходила домой, а я укладывалась спать и читала Набокова при свете фонарика. Я была не очень рада, что дошла до литеры "Н".

Я понять не могла, как мужчина может считать тело зрелой женщины таким отвратительным. Когда я ходила в общественную баню помыться, круче всего для меня была возможность посмотреть на женщин. Они все, все казались мне красивыми. И это само по себе было упреком моей матери, которая всегда воспринимала тело как нечто греховное и уродливое.

В том, что я смотрела на женщин, для меня не было ничего сексуального. Я любила Джейни, и она была сексуальной, но женщин я разглядывала так же, как разглядывала бы себя, и я так полагаю, для меня это было способом полюбить саму себя. Не знаю, как бы все сложилось, если бы мне нравились мальчики, но они мне не нравились. Некоторые из них были мне симпатичны, но желания во мне не пробуждал ни один. Ни тогда. Ни сейчас.