Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?

Все мы мечтали однажды открыть знакомую дверь и попасть в неизведанное место. В Нарнию можно было попасть через шкаф. В сказке о Синей бороде есть дверь, которую нельзя открывать. Вампир не может переступить порога, где разбросан чеснок. Откройте дверь в телефонную будку (по совместительству – машину времени) из сериала "Доктор Кто?" – и внутри у нее окажется огромное и меняющееся пространство.

Традиция вносить невесту в ее новый дом на руках – это ритуал; один мир она оставляет позади, в другой входит. И даже сейчас, когда мы покидаем отчий дом, мы проделываем гораздо больше, чем просто выходим из дома с чемоданом.

Наша собственная входная дверь может быть замечательной штукой или же ужасать одним своим видом; очень редко это всего лишь дверь.

Пересечения внутреннего и внешнего, различные миры, символичные пространства и личные координаты – вот что я пыталась сделать основой своего творчества.

Личные истории интересны для других людей тогда, когда они являются и парадигмой, и притчей. Насыщенность истории – например, сюжета "Апельсинов" – реализуется в большее пространство, чем то, в котором эта история происходила в свое время. История переступает порог, отделяющий мой мир от вашего. Мы встречаемся с вами на ступеньках истории.

Для меня книги являются домом. Они не образуют дом, они сами являются домом, и точно так же, как вы проделываете это с дверью, вы открываете книгу и входите внутрь. А там, внутри, расположены иные пространство и время.

А еще там тепло, потому что книга – это очаг. Я сижу с книгой – и мне тепло. Я знаю это по холодным ночам, проведенным на ступеньках.

Миссис Уинтерсон прожила в одном и том же доме на Уотер стрит с 1947-го года по 1990-й, когда она умерла. Был ли этот дом для нее пристанищем? Я так не думаю. Был ли он местом, где она хотела находиться? Нет…

Она терпеть не могла все мелкое и среднее, но в итоге только это ей и досталось. Сама я купила пару больших домов – просто потому, что пыталась что-то ей доказать. На самом деле у меня более скромные вкусы – но понимание этого приходит уже после того, как вы купите и продадите что-то призраку своей матери.

"Как и большинство людей, долгое время я жила с мамой и папой..." – так начинаются "Апельсины", а заканчиваются они тем, как молодая женщина, скажем, Джанетт, возвращается домой и обнаруживает, что там все практически по-прежнему – ну, может, электронный орган появился, и теперь в рождественских гимнах слышится больше басов и ударных, но в остальном жизнь ничуть не изменилась – гигантская фигура матери, скрючившейся в тесном домике; она все так же тащит в дом "Роял Альберт" и электротовары, ведет церковную бухгалтерию методом двойных проводок, курит по ночам, для прикрытия разбрызгивая аэрозоль от насекомых, и прячет сигареты в коробке с надписью "канцелярские резинки".

Как и большинство людей, оглядываясь назад, я вижу отчий дом застывшим во времени, или скорее, вне времени, потому что он виден так ясно и не меняется, а войти в него можно только сквозь дверь памяти.

Мне нравится то, что в патриархальных обществах и религиозных культурах и по сей день выделяют два вида времени – линейное, оно же циклическое, потому что история повторяет саму себя, даже если кажется, что это прогресс; и истинное время, которое измеряется не по часам и календарю – то время, где живет душа. И это истинное время является обратимым и поправимым. Именно поэтому в различных религиозных обрядах то, что произошло однажды, проигрывается повторно – исход евреев из Египта, Рождество, Пасха или же, в языческой культуре – день летнего солнцестояния или смерть бога. Принимая участие в ритуале, мы выходим за пределы линейного времени и входим в истинное.

Время можно поймать и посадить под замок только при условии жизни в механизированном мире. И тогда мы превращаемся в тех, кто вечно глядит на часы, и становимся прислужниками времени. А время, как и вся наша жизнь, становится однородным и стандартизированным.

Когда я в свои шестнадцать лет ушла из дома, то купила маленький коврик. Это был мой сворачивающийся в трубочку мир. В какой бы комнате, в каком бы временном пристанище я ни оказывалась, я раскатывала коврик. Для меня это была карта самой себя. Невидимые для других, на коврике были запечатлены все места, где я когда-либо останавливалась – на несколько недель, на несколько месяцев. В первый раз ночуя на новом месте, я любила лежать в постели и глядеть на коврик, напоминая себе, что у меня есть то, что мне нужно, пусть его и критически мало.

Иногда приходится жить в сомнительных и временных местах. В неподходящих местах. В неправильных местах. А иногда и безопасное место вам не поможет.

Почему я ушла из дома в шестнадцать? Это стало одним из тех судьбоносных решений, которые меняют всю вашу жизнь. Оглядываясь назад, я ощущаю, что тогда была почти не в себе, что разумнее было бы смириться, притихнуть, потерпеть, научиться врать поискуснее и уйти позже.

Я заметила, что разумные решения хороши, когда речь идет о не очень важных вещах. В судьбоносных моментах нужно рисковать.