Слева, метрах в ста или меньше от нашего танка, из кустарника появилась „матильда“, которая с задранной до отказу вверх пушкой, болтаясь на ухабах, как робот, двигалась прямо в бок нашему танку. Несомненно, водитель этого танка и, возможно, остальной экипаж погибли, но мотор продолжал работать, и машина двигалась неуправляемая, пока не опрокинется набок в траншею или не завалится в воронку. Уже осталось с десяток метров до нас, но мой водитель не видел надвигавшуюся опасность. Я стал кричать ему: „Слева танк! Герасимов! Танк слева… слева!“ — в надежде, что перекричу рев моторов и грохот орудий.
Башнер, услышал мой крик, понял, что это фрицевский танк, моментально начал разворачивать пушку. Чтобы ударить по немцу… Не отрываясь от перископа, я успел закричать теперь уже Гаврилову: „Это наш танк!“ — башнер понял, а то бы еще и поджег своего… Мой танк плавно притормозил и начал разворачиваться вправо: вероятно, Герасимов уже заметил приближавшийся таран, но… избежать его уже было поздно, теперь только бы не перевернуться. К счастью, удар прошел вскользь в самый перед нашего левого борта, не повредив направляющее колесо… Кто были эти погибшие ребята — товарищи по оружию, принявшие на себя часть общей тяжести боя за хутор, я так и не узнал.
Теперь мой танк шел значительно правее от насыпи. Слева примерно в 70—100 метрах от нас двигались два „валентайна“. И вдруг глухой удар, и наша машина будто дернулась назад, в башне вспыхнул мутно-красный огонь, и в нос поддало едкой горечью… радист Коля Кубарев резко присел, согнувшись, а меня как деревянным молотком ударило в правое колено. В следующие секунды еще удар, и в башне полыхнуло огнем и едкой гарью, пушку резко рвануло, а башнер сержант Гаврилов провалился вниз. Рев мотора оборвался, и в наступившей тишине я успел подумать — следующий снаряд будет для меня, — как в ту же секунду вот он!.. Я словно поплыл куда-то в вонючем дыму, но еще осилил дернуть стопорный тросик на крышке люка, разбитой головой толкнуть их и вывалиться из люка.