Заблудшие

— Кому ты веришь? Фриц рассказывал, что они уже Минск взяли. Брешут. Нельзя так быстро до Минска дойти, — не верил во вражескую пропаганду старый военнослужащий.

— А может и не брешут. Сам видел, как немчура перла, — вздохнул Чижов. Рядом с ними тоже народ шушукаться стал и явно не в пользу побед Красной Армии.

Визит коменданта не прошел даром. Несколько солдатиков подошли к фашистам и что-то им говорили, тыкая пальцами в гурьбу военнопленных. Затем они вместе с немецкими солдатами прошли вглубь территории, и вытащили из лагеря нескольких человек, на которых указали предатели. Этим отщепенцам на глазах у всех выдали по буханке хлеба. Сначала согласившиеся на сотрудничество с оккупантами солдаты сидели отдельно, но затем к ним стали подходить и другие, в надежде раздобыть хоть краюху хлеба. Без командиров масса военнопленных начала превращаться в стадо животных, которыми руководили только инстинкты. На следующий день фашисты вывели еще нескольких парней. Что с ними стало, можно было и не спрашивать. Похоронная команда работала исправно. Чижов ради интереса прошел мимо сидящих особняком солдат. Озлобленные, отчаявшиеся лица не вызывали у него ни какой жалости. Ноги сами вынесли в сторону Волкова. С политруком произошли изменения. Петлицы с лейтенантскими кубарями исчезли вместе с нарукавными нашивками. Боится! — самодовольно подумал Чижов.

— Что высматриваешь? Сдать захотел? Не досмотрел я тебя, гнида! — зашипел Волков. В этой интонации сплелись страх и ненависть одновременно. Пусть прочувствует, каково это ходить в ожидании смерти, — позлорадствовал красноармеец. Саюн таких походов не одобрил.

— Не вздумай лейтенанта выдать! Я тогда тебя своими руками задушу, — пригрозил старшина.

— Никто его выдавать и не собирается, — стало Гришке даже обидно, что о нем так подумали.

— Тогда и не ходи кругами, а то беду накличешь, — осадил парня Саюн.

Впрочем, так и получилось. На Волкова указал немцам Игнатов. Он-то хорошо знал политрука. Гришка на всю жизнь запомнил прощальный, осуждающий взгляд молодого офицера, которым он наградил Чижова и эту улыбающуюся рожу Федьки, прижимающего к своей груди буханку черного хлеба. Сейчас у него не осталось злобы на Волкова, хотя тот в свое время и добивался, чтобы Гришку расстреляли. Одно сожаление и даже какая-то жалость. Его чуть было не шлепнули по доносу Игнатова, а теперь Федька у фашистов променял буханку хлеба на жизнь политрука. Грустно и страшно. Подобные Федору, при любой власти выживут, и им нет ни какой разницы, чьи судьбы выменять на краюху хлеба. Такая вот она, проза жизни.

Вместе с болью, неопределенностью и страхом в жизни солдат были и позитивные моменты. Немцы не ожидали, что в плену окажется такое большое количество вражеских солдат, и пока умные головы решали, что с этим делать, то у интендантов возникали проблемы, как эту человеческую массу прокормить. Наверное, на этом фоне и появились возле лагеря женщины, которые искали среди красноармейцев своих родных и близких. За продукты и другие материальные ценности, они освобождали из плена дорогих им людей. Комендант на такие обмены смотрел сквозь пальцы, приветствуя поступление в рацион своих подчиненных свежих продуктов. Строгого учета пленным не было, и если несколько десятков окажутся на свободе, то ситуацию это в корне не меняло. Как только в зоне видимости мелькали женские платки и юбки, то солдаты подтягивались поближе к колючей проволоке с искрой надежды в душе, что их смогут выкупить. Григорий тоже постоянно вскакивал со своего места, чем вызывал усмешку у своего старшего товарища.

— Ты-то чего подпрыгиваешь? Твоих родственников тут точно нет.

Это Гришка понимал и сам. Его родной городок был далеко отсюда.

— Я слышал, что иногда парней забирают для работы на хозяина, — не хотел Чижов терять надежду.

— Так ты в батраки собрался?

— Мне все равно, только бы не здесь, — был мужчина не согласен с такой иронией Саюна. Старшина только махнул рукой, мол, иди уже. Сегодня он успел раньше других занять место у самой проволоки. Женщин всего было четверо. Все молодые, в пестрых одеждах и с лукошками в руках из которых торчали буханки домашнего хлеба и горлышки бутылей с мутной жидкостью, не иначе, как с самогоном. Искали какого-то Сметанского Владимира и Игоря Белокрыса. Значит, его стояние оказалось впустую. Три молодые женщины прошли мимо, не обратив на него ни какого внимания. Да и зачем? Он не Володя и не Игорь. Чижов, опустив голову, хотел было развернуться, чтобы вернуться к старшине, когда возле него остановилась четвертая подружка.

— Тебя как зовут? — спросила она с каким-то иностранным акцентом.

— Меня? — ожил пулеметчик.

— Гриша.

— Григорий, — как-то строго повторила она. Она повернулась к немецкому солдату и ткнула пальцем в Чижова.

— Григорий, — четко, но немного резковато назвала она имя солдата.