Z — значит Зельда

Я выбрала темно-синее шифоновое платье, которое Скотт однажды заметил в витрине магазина. Он сказал, что все, что я привезла из дома, выглядит слишком провинциально по сравнению с нарядами нью-йоркских женщин. Да я и сама это замечала. Так что как ни странно было принимать от мужчины модные советы, если я собиралась стать женой известного автора — и пользоваться при этом дурной славой, мне нужно было выглядеть соответственно. Я распрощалась с повседневными хлопковыми рубашками и простыми юбками. Теперь я носила более тонкий хлопок — и шелк! Я оголяла ляжки. У меня были причудливые шляпки, кожаные перчатки и туфли четырех разных цветов.

Откровенно говоря, было ужасно приятно заходить в магазин и покупать веши, которые мне приглянулись. Не нужно было спорить с мамой о цвете, фасоне и длине, не нужно было выпрашивать и обсуждать, вписывается ли это в папин бюджет. Скотт отсчитывал десятидолларовые купюры и передавал их продавщице, убеждая меня купить что-нибудь еще, если захочется.

Теперь Скотт стоял за моим плечом перед зеркалом, пока я красила губы и надевала шляпку.

— Ты просто чудо! — сказал он.

Я улыбнулась его отражению. Новый полосатый галстук оттенял его глаза, заставляя их отливать серебром. Щеки все еще сияли розовым румянцем после нашей прогулки по Центральному парку. Он разделил волосы на пробор и гладко зачесал их назад — эта прическа делала его еще элегантней и уверенней.

— Ты тоже ничего, — улыбнулась я.

— Сегодня вечером эти ребята будут обсуждать массу ерунды — скорее всего, это будет странная смесь футбола, поэзии, литературных журналов, издательского дела, бурбона, войны и девушек. Я хочу, чтобы ты знала: ты — моя дражайшая, любимая жена, центр моей вселенной.

— В таком случае, — я развернулась к нему лицом, — я не буду тебя бросать.

Поначалу их было слишком много, чтобы разобраться, кто есть кто. Тем первым вечером я не очень-то и пыталась. Достаточно было поприветствовать каждого из них в моей новой роли, а затем сидеть чувствовать себя антропологом, внедрившимся в неизученное племя.

Проще всего было запомнить Ладлоу Фаулера, потому что он был на нашей свадьбе.

— Миссис Фицджеральд. — Ладлоу взял меня за обе руки и поцеловал в щеку.

На нем был сшитый на заказ костюм, его тонкие светлые волосы были недавно подстрижены, и от него пахло старым богатым семейством и почему-то гардениями, как будто его мать все еще посылала ему пилированное французское мыло, а он все еще готов был им пользоваться. Прямолинейный и уверенный, какими часто бывают мужчины из богатых семей, Ладлоу напоминал мне некоторых обеспеченных парней из наших краев.

С пятеркой остальных, которых позже я узнаю как Банни, Биггза, Таунсенда, Алека и Бишопа, мне предстояло познакомиться получше. Разве что об Эдмунде Уилсоне по кличке Банни я уже была наслышана. Он чем-то смахивал на репортера Эллиса, но одежда на Банни сидела красивее, и сразу было видно, что Банни устроился куда лучше. Он, наверное, принадлежал к тому типу, которые верят, что им по праву положена любая девушка, какая только придется по душе. Хотя я уверена, что вкусы у него вполне определенные.

Мне вежливо задали несколько вопросов, хотя воспринимали меня явно как странное дополнение, которое Скотт неведомым образом приобрел вместе с новым статусом знаменитости. После этого мужчины быстро перешли к горячему обсуждению романа. Большинство из них уже прочитали книгу и успели раскритиковать или похвалить ее. Теперь они хотели знать, каково это — находиться под прицелом стольких глаз, быть новой сенсацией в мире литературы.

— Ты не похож на знаменитость, — сказал один из них.

— Если не считать того, что кажется, будто ты одолжил у Фаулера костюм, — добавил другой, высокий голубоглазый блондин с дружелюбной улыбкой.

— Вот что с человеком делает продажа прав на экранизацию, — отозвался Скотт. — Книга тут ни при чем.

— Но ведь из-за книги они обратили внимание на эту историю.

— Они обратили внимание на эту историю из-за Джорджа Натана, — подключилась я со смехом.

— Нет, — возразил Скотт, — эта история, «Голова и плечи», появилась в «Сатедей ивнинг пост», а не в «Сливках общества». Киношникам ее показал мой агент, Гарольд Обер.

— Мой агент! Боже. Он говорит как прирожденный аристократ.

— Я все равно считаю, что дело в Натане. Он в тебя влюблен, Фитц, — произнес брюнет, который казался еще совсем юношей.

Ладлоу Фаулер кивнул на меня:

— Но теперь можно не беспокоиться о мужественности нашего мальчика.

— А мы знаем еще каких-нибудь педерастов?

Темноволосый снова заговорил:

— Не так давно я повстречал парочку в Гринвиче. То есть они не были парой, но их было двое. Эдна Миллэй и Джуна Барнс.

— Лесбиянки — это не педерасты, — покачал головой Уилсон. — Господи, и ты еще называешь себя мастером пера?

— Натан не педераст, — возразил Скотт.

— Эдна Миллэй лесбиянка?

— Я видел ее с мужчиной.

— А я видел ее с женщиной, — сказал Ладлоу. — Проехали. Сколько рассказов у тебя купили Натан и Менкен, Фитц?

— Шесть. «Сатедей ивнинг пост» взяли еще четыре.

— И заплатили? — начал темноволосый.