Werfuchs

— Хорошо. Сын вашего знакомого Макса Клейста Питер Клейст облился бензином на въезде у базы Рамштайн[16] и грозится сжечь себя. Всё может вылиться в международный инцидент, американцы могут быть недовольны — а нам без них не выстоять против русских. Я хочу чтобы вы отправились со мной и уговорили его сдаться.

Я не видел Питера много лет.

— Я не виделся с ним много лет, — сказал я. — Разве он меня послушает?

— У него не осталось родных, — сказал Экхарт. — Вы были близки с его отцом, он вас послушает, я уверен. В конце концов, вы служили в армии и были на войне — вы сможете его обезвредить. Главное подойти достаточно близко.

Много всяких мыслей пришло мне тогда в голову, а в сердце забило беспокойство. Вот так себе живёшь и думаешь что сидишь в стороне и никого не трогаешь. Считаешь, что мировое зло ну никак тебя не коснётся, потому что ты не просишь многого. Всегда кажется что если с твоим знакомым что-то случится — ему помогут его друзья, которые знают его гораздо лучше тебя. Но почему-то иной раз случается так, что помочь можешь один лишь ты. Лучшие друзья всегда куда-то деваются в такие моменты.

Скрепя сердце, я согласился ехать.

***

Мы пролетали через городской траффик как сквозь воды Красного моря перед Моиссеем. У Моисея была прямая связь с богом Яхве, а у нас была мигалка на крыше полицейского автомобиля. Как только я подумал что время уже вечернее — вдоль улиц зажглись фонари.

Я вспомнил о своём нерадивом сыне. Эльжбете было бы всё равно какие кругом были обстоятельства и что там происходило с Питером — если бы я не проведал нашего Карла. Она бы сказала что так и надо этому лису-коммунисту, разрушающему страну изнутри, и что надо воспитывать своих детей, а не чужих. Надо было что-то придумать.

— Мы можем сделать одну остановку? — осторожно поинтересовался я.

— В такую минуту решается судьба страны, — сказал Экхарт. — А вы хотите купить сигарет?

— Нет, я бы хотел взять с собой своего сына.

Старик Экхарт ехидно улыбнулся.

— Похоже, мои слова о семейной психологии вас задели, — сказал он. — Хорошо, можем сделать одну остановку. Клуб "Убежище", ведь так?

— Вы всё знаете обо мне и моей семье?

— К сожалению, нет. Я не знаю где там можно найти вашего сына и в какой он группе играет.

— Я слышал они называют себя MG42, как пулемёт. Они... металлисты, или милитаристы, я точно не помню.

— Что ж, прекрасно. Интересное место. Раньше мы думали что там находится ячейка RAF[17], но выпить пива и трясти гривой с красной книгой хунвейбина[18] в руке ещё не значит устроить революцию. Те ребята учились стрелять из минометов в лагерях в Палестине, они понимают что не надо светиться лишний раз.

— Вполне разумно, — ответил я.

***

Клуб находился в бомбоубежище в старом Флактурме. Назывался ли он так из-за того что действительно располагался в бомбоубежище я не знаю. Мне больше нравилась мысль что молодые люди скрываются там от взрослой жизни.

Пока мы спускались по лестнице, из глубины доносилась бодрая речь и скрежетали электронные искажения:

Я хватаю автомат,
Еду Чарли[19] убивать.
Вертолёт и взвод солдат,
Приземлились прямо в Ад.

Раскидало на куски
Второе отделение.
Каска давит на виски,
Я вызываю подкрепление.

Ребята сидели и на лестнице по которой мы спускались и вокруг сцены. Мало кто обращал внимание что там играют на этой сцене. Разглядеть что-то было тяжело из-за густого дыма. И курили, судя по запаху, не только табак. Некоторые боязливо озирались встретив полицейских.

Песня сменилась на нечто более лирическое:

Я обещал жене своей
Сделать сына-невротика.
Скоро я вернусь к ней,
Пусть готовит на ужин наркотики.

Рис растёт на крови,
Растворённой в воде на полях.
Звери в джунглях едят нашу ненависть и страх.

Солист — худой как молодое дерево парнишка. Напялил на себя армейский мундир с бесчисленным множеством значков, которые звенели когда он стучал ногой. А стучал он часто и с усердием, в такт музыке. Мундир висел на нём как на вешалке.

За ним на сцене стояли трое остальных.

Голый по пояс гитарист начал вдруг быстро-быстро водить рукой по струнам, как иглой в швейной машинке. Здоровый барабанщик сидел за установкой, едва умещаясь, и тоже ни с того ни с сего стал колотить палками по тарелкам и натянутым мембранам. Казалось что вот-вот и он сомнёт барабаны в своих объятиях. На его широкой шее подпрыгивала цепочка: пустая пулемётная лента без патронов, блестящая позолотой.

Солист закричал и завизжал, насколько ему позволяли его маленькие лёгкие: