Взывая к мифу

Он уходит прочь, осознавая, что должен достичь большей целостности своей души, прежде чем вернуться.

А далее сцена за сценой громоздятся друг на друга символы потерянного «Я». Пуговичный мастер хочет переплавить Пера Гюнта в своем плавильном ковше. Ведь Пер Гюнт всегда был никем, бросает обвинение этот пуговичный мастер, поэтому почему бы его не расплавить? Пер Гюнт протестует: «Я, право, не так уже много грешил», на что пуговичный мастер отвечает: «Ты не тот, кого можно назвать искренним грешником. Вы едва ли невинны – вы не добродетельны. Чтобы быть грешником, человеку нужна сила и цель»[156].

Последняя фраза является весьма сильной демонстрацией демонического начала. Ницше она бы понравилась. Пер Гюнт стоил бы большего, если бы был грешником в полном смысле этого слова. Но пока же ему приходится признать справедливость следующих суждений:

Я не стремлюсь воспарить к небесам…
Я не был собой? Берет меня смех!

Позднее пуговичный мастер резюмирует: «Быть собой – значит с жизнью проститься!»

Находящемуся на самом дне отчаяния Перу Гюнту, наконец, прямо сказали, что он – никто. Заповедь «быть собой и только собой» выливается в то, что это означает быть никем и ничем. Самый важный смысл, заложенный в этом мифе и в наши дни справедливый еще в большей мере, чем во времена Ибсена, заключается в том, что такой нарциссический эгоцентризм ведет к саморазрушению.

Однако находящимся даже в самых глубинах отчаяния жизнь показывает (как в работе «Анонимных алкоголиков») путь к воскрешению собственного «Я»:

Быть хочешь собой, – так одно из двух,
Две стороны есть у монеты, —
Недавно до нас докатился слух:
В Париже солнцем пишут портреты.
Одни за рисунки принять бы могли вы,
Другие зовутся: негативы.
Там свет вместо тени и тень вместо света.
Сперва нелепостью кажется это,
Но сходство там есть, и нами оно
Должно быть заботливо извлечено.

Так, негатив в длительной перспективе является необходимым для получения позитива, ведь оригинал же существует, и совершенно необходимо его «проявить»[157], как бы трудно это ни было.

Наткнувшись на короля троллей – для того чтобы оплатить давние долги, – Пер становится совершенно уверен в том, что он сделал все, чтобы жить в соответствии с девизом «Тролль, упивайся самим собой!»[158]. Старый тролль добавляет, что каждый раз, когда они пишут статью в газету, превозносящую образ жизни троллей, они упоминают его в качестве самого лучшего примера человека, который на самом деле верил в лозунг: «Пошел весь остальной мир к черту!» Однако сейчас Пер посылает к черту само это «тролль-ство» и спешит к Сольвейг.

Вглядываясь в небесную бездну, он видит падающую звезду и переполняется благоговением:

Снеси от Пера последний поклон.
Пылать, отгореть и растаять, как сон…
…
Нет никого! Опустел белый свет,
На земле и на небе никого больше нет!

Он постепенно успокаивается, а затем произносит один из самых прекрасных монологов во всей пьесе:

О, может ли быть, что, настолько бедна,
Душа расставаться с телом должна!
Земля моя милая, не говори,
Что даром топтал я траву на опушке,
Ты, солнце, жестоко меня не кори,
Что свет свой дарило пустой избушке.
Нет в мире людей, что там бы согрелись,
Там никогда не бывает владелец.
О, солнце с землей! Мою добрую мать
Не к чему было вам опекать!
Дух скуп, а в природе – сплошная растрата,
И смерть за рожденье – чрезмерная плата.
Эх, мне бы теперь забраться на скалы,
На солнечный круг наглядеться алый,
На землю взглянуть, где был некогда дом,
А там пусть меня погребает лавина,
Пусть пишут потом: «Здесь никто спит невинно»,
А после… Пусть будет, что будет, потом!

Любовь и воскресение