Взрыв в бухте Тихой

И вдруг словно ожили неподвижные камни: от них, едва видимый в белых бурунах брызг и пены, прямо на корабль мчится катер. Прозвучал сигнал боевой тревоги, но поздно — протянулся пузырчатый след выпущенных торпед. Высоко в небо взметнулись от одновременно громыхнувших двух взрывов столбы дыма и водяной пыли, а когда они рассеялись, стал виден накренившийся на бок, медленно оседающий в воду транспорт…

…Катер выскочил из-за носа тонущего корабля и взял курс к виднеющейся вдали полоске тумана. Наперерез ему ринулся катер противника. Боцман быстро проверил ленту, щелкнул затвором и развернул турель. Вторя рокоту моторов, затарахтел пулемет. С вражеского катера тоже протянулись бледные в дневном свете трассы пуль.

— Врешь, не возьмешь, — кричал сам себе Ярош, давая очередь за очередью. Вот он откинул пустую ленту, быстро вставил новую, но вдруг охнул и медленно опустился на палубу. Чугай обернулся только на миг и сразу понял, что произошло.

— Радист, к пулемету! — приказал он.

Выключив станцию, радист выскочил из рубки, немного оттащив в сторону боцмана, поправил ленту и, как только в прицельное кольцо попал вражеский корабль, изо всей силы, словно это помогало пойти пулям в цель, нажал спусковые крючки. Когда он, выпустив несколько длинных очередей, поднял голову, вражеский катер безжизненно качался на волнах, а из пробоин в правом борту вырывались бледные струйки дыма. Второй катер, бросившийся было в погоню, далеко отстал — сказывалась разница в скорости.

Чугай время от времени посматривал на небо: в любую минуту могли появиться вызванные с катеров охранения самолеты. Но горизонт был чист.

Близко спасительная полоса тумана. Катер скрывается в ней и затем стопорит ход. Мичман Головнев и командир сразу же подбегают к Ярошу. Левый бок у него в крови, тонкая струйка крови сбегает изо рта. Лицо боцмана, всегда улыбчивое, сейчас было серьезным, строгим, даже торжественным.

Головнев приложил ухо к груди и радостно воскликнул.

— Жив! Сердце бьется!

У боцмана оказалось пулевое ранение в грудь. Мичман Головнев с помощью мотористов стал делать перевязку.

— Товарищ старший лейтенант, базовая рация просит сообщить место нахождения, — опять доложил радист.

— Передайте: атакован и потоплен вражеский транспорт, повреждений нет, следую в базу, имею на борту раненых, — распорядился командир.

Последний рейс

Шторм стихал. Казалось, что все шло по-прежнему, но по тому, как корабль взбирался на крутые гребни валов, а затем неторопливо съезжал вниз, как ветер, стуча брызгами о стекла ходового мостика и разбрасывая хлопья пены, вдруг неожиданно пропадал на несколько секунд, чувствовалось, что сила шторма шла на убыль.

Это понял и Василий Григорьевич Искрич, капитан парохода «Байкал». Он несколько минут смотрел с мостика за борт, а оттуда, из густой темноты, как громадные звери, поднимались тяжелые гребни волн, переваливались через фальшборт^[1], разливались по палубе, бурля среди снастей. Нет, это уже не те волны, что всего несколько часов назад угрюмо бились в борта, выгибая шпангоуты^[2], сминая обшивку.

Порыв ветра мазнул брызгами по лицу, забрался под реглан.

Поеживаясь от сырости, Василий Григорьевич удовлетворенно подумал:

«Стихает!.. Пожалуй, можно на курс ложиться…» — и скомандовал рулевому:

— Курс — норд!

Рулевой начал поворачивать штурвал и, когда стрелка компаса задрожала около ноля, капитан подошел к столику с разложенной штурманской картой.

Качка стала бортовой. Корабль то совсем ложился на борт и, казалось, вот-вот перевернется, то снова выпрямлялся и уверенно пробивался сквозь волны.

Капитан внимательно посмотрел на кренометр и один раз, когда размах качки был особенно велик, подумал:

«Может быть, снова встать носом к волне? Пусть море еще немного утихнет…».

Но затем успокоил себя:

«Трюмы загружены полностью — остойчивость хорошая!..»

Он еще раз взглянул на прибор, затем крепко потер рукою глубоко запавшие глаза, расправил усы и потрогал заросший седой щетиной подбородок.

«Третьи сутки!..» — подумал он и устало опустился на стул.

«Байкал» шел в последний рейс. В эту навигацию корабль выходил все положенные сроки и уже давно должен был встать на зимний ремонт, но что же сделаешь, если столько грузов нужно перевезти… Да и машины работают неплохо!

Прошлый раз капитан порта так и сказал!

— Ну, Василий Григорьевич, это последний рейс. Сходишь — и на ремонт.

И по возвращении Искрич нарочно поставил корабль в каботажной гавани, поближе к морзаводу, а там, сойдя на берег, направился к капитану порта.

— Ну, как дела? — радушно встретил тот Искрича.

— Как дела? Хорошо! Якорь-цепь не успевает ржаветь… — улыбаясь, ответил Василий Григорьевич.

— А машины как?

— Котлы пора чистить, — ответил Искрич. — Уже нормы топлива только-только хватает, и боюсь как бы за старую экономию не пришлось взяться. Да и опреснителям надо переборку сделать, трубки сменить… — добавил он.

Капитан порта помолчал, затем, подойдя к большой карте бассейна, дотронулся карандашом до самой северной точки моря.

«Порт Гремячий», — определил Искрич и подошел ближе.