Друг словно в воду глядел. Никогда еще Аркадий не встречал на своем коротком жизненном пути более вздорного, капризного и разболтанного человека, чем Джон Петушков. Если бы всю энергию, какая была в его подвижном, пышущем здоровьем теле и в сумасбродной голове, Джон отдал технике пилотирования, он давно уже был бы летчиком первого класса. Но в том-то и дело, что Петушков к этому меньше всего стремился. Как и сам он считал, в авиацию он попал случайно. Провалившись после десятилетки на экзаменах в МГУ, Джон торжественно объявил дома, что женится на своей однокласснице Нелли Тесемкиной, чем привел родителей в ужас. Папа топал на него ногами, а заплаканная мамаша заявила, что скорее он увидит ее в гробу, нежели свяжет себя брачными узами с Нелли. «Ты же пойми, браки ровесников почти никогда не бывают счастливыми!» И после этого разгневанный Джон назло родителям тайком от них подал документы в летное училище. Внутренне почему-то он был твердо уверен, что на медицинской комиссии его забракуют в самую последнюю минуту по каким-либо физическим недостаткам. Но врачи вопреки его ожиданиям решили, что он самый подходящий материал для современной сверхзвуковой реактивной авиации. Отступать было некуда, снова ворчал папаша и рыдала мать, но изменить они ничего не могли.
У летчиков-инструкторов была в тридцатые годы поговорка: медведя и того научить летать можно. Видимо, хорошие инструкторы были в том училище, куда поступил Петушков, потому что его научили летать. Правда, они отмечали, что есть у него все психологические данные, чтобы стать летчиком-истребителем: и быстрота реакции, и выносливость, и хорошая память. Одного только нет — прилежания и трудолюбия. Даже спокойный, рассудительный Клепиков этих качеств не мог ему привить. А тут еще случилась история, которая и вовсе подорвала в Джоне всякую любовь к истребительной авиации. На тридцать третьем вылете попал он в тяжелую переделку. Весенним утром выпустили его в обычный маршрутный полет, а когда пришло время возвращаться, туман с дождем стали опускаться на землю, и даже родной аэродром не просматривался.
Ровно работал двигатель, стрелки покачивались на допустимых для этого полета цифрах, но в тесной, обычно уютной кабине Джон Петушков чувствовал себя теперь как каторжник, прикованный к галере. Угрюмо гудела турбина, и тревога, переходящая в панику, с каждой секундой сковывала Джона все сильнее и сильнее. В последней надежде окликнул он СКП:
— Я — триста тридцатый. Земли не вижу. Земли не вижу. Прием, прием.
А с земли вдруг пришел совершенно спокойный и, как показалось Петушкову, изде-вательски-веселый голос подполковника Кле-пикоза:
— Спокойнее, мальчик. Погодка что надо. Не проворонь дальний привод, и все будет в порядке. Учти, на ужин сегодня вареники с вишнями. Твоя порция тебя ждет.
«Издевается толстячок, — млея в холодной испарине, подумал Джон. — Какой тут может быть порядок, если все закрыто туманом, а у машины бешеная посадочная скорость. На том свете будут меня кормить варениками с вишнями», — невесело сострил Джон по своему собственному адресу. Но странное дело, чем презрительнее он о самом себе думал, тем спокойнее становился. Глаза уже не панически, а осмысленно скользили по приборной доске, руки стали совершенно твердыми, когда он выполнял наводящие команды с земли, голос обрел уверенность, и фразы «прошел дальний привод», «нахожусь над ближним» прозвучали четко. Но тут он услыхал голос Клепикова, твердость которого давалась командиру полка, видимо, с большим трудом:
— Вот так и давай, мой мальчик. Выходи из облаков с маленьким уголком и, если что, немедленно ручку на себя.
Ощущая, как от волнения стучит кровь в висках, Петушков опустил нос истребителя, но даже и тут не расстался со своей манерой шутить.
— Ну, кажись, прощай, Джон Прохорович!
За фонарем кабины стало светлеть, и сквозь нижние слои облаков он увидел посадочную полосу в то мгновение, когда уходить на второй круг было уже невозможно. Да, было неприятно и даже очень жутко в облаках, да, очень низко нависла над летным полем их нижняя кромка, но сейчас стало еще страшнее, потому что ни одной секунды нельзя было упустить. И Джон справился. Земля встретила его радостным гулом посадочной полосы под колесами, голосами однополчан и обещанными Клепиковым варениками. Даже те, которые терпеть не могли Джона, на этот раз не удержались от сердечных улыбок. Спрыгивая со стремянки на влажную от мороси землю, он счастливо подумал: «Вот и все, Джон Прохорович. Живи, старичок, и дальше!»