— А черт его знает. Говорят, маманя его так перекрестила, когда он уже восьмой класс кончал. Сын состоятельных родителей. Папаша его всю жизнь в каком-то внешторге работает. Считается весьма ценным специалистом. Мамаша бесится с жиру. По три месяца в году на курортах проводит. Только санатории меняет. Вот их чокнуло — и переназвали сынка на американский лад. А записан-то он в день рождения Иваном был. Назвали заново Джоном, звучит шикарно. А позднее даже модно в стиляжной среде стало. Вообще, мода на имена — это поветрие века. Так что же, товарищ генерал? Отдаем Джона в подчиненные Аркадию?
— Сдаюсь, Иван Михалыч, твоя взяла. Готовь приказ. Все-таки уговорил старика. Тебе бы не командиром истребительного полка быть, а Талейраном при Наполеоне.
— Зачем же Талейраном при Наполеоне,— усмехнулся Клепиков, — уж лучше командиром полка Клепиковым при командующем Баталове.
УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОГО
Прошла неделя. Джон Петушков, так и не узнавший о том, какие высокие начальники были теперь заняты его судьбой и какую перемену в его жизни сулят эти разговоры, сидел в душноватом учебном классе и совершенно не слушал монотонный голос начхима Корочкина, старательно повествовавшего о мерах защиты от оружия массового поражения. Перед ним лежал лист чистой бумаги, и, сжимая в пальцах синюю авторучку, Джон рисовал русалку. Но как рисовал! Самозабвенно, упоенно, с самой нежной страстью, на какую был только способен пышущий здоровьем холостой парень. Русалка получалась на славу. Ее головка с немножко нахальными пуговками глаз и прической «конский хвост» чем-то напоминала рыжую головку Нелли Тесемкиной, самой любимой подружки Джона, которую он много раз провожал из бара гостиницы «Москва», где в шумной компании таких же шалопаев-десяти-классников они просиживали за очередным коктейлем. Своей русалке Петушков нарисовал и обнаженные, соблазнительные груди. Несмотря на наигранную развязность, Нелли оказалась очень застенчивой и недоступной, но здесь ему на помощь пришла авторская фантазия, и он, может быть, даже несколько идеализировал девочку с Таганки, ставшую прообразом русалки. Оставалось совсем немного, чтобы дорисовать русалку, когда творческое усердие Джона было нарушено самым неожиданным образом. Начхим Корочкин, переходивший от схемы к схеме, внезапно сделал паузу и тем же монотонным голосом окликнул:
— Лейтенант Петушков.
Доброе лицо Джона с карими глазами, мягкими, полными щеками и чуть-чуть припухшими веками отразило неудовольствие Он нехотя встал и со вздохом посмотрел на свое незаконченное произведение.
— Лейтенант Петушков. — В голосе у начхима пробились металлические нотки. — Что вы будете делать, если очутитесь в пятистах метрах от центра взрыва атомной бомбы малой мощности?
Как далеки были средства и способы защиты от радиации после только что происшедшего атомного взрыва от нарисованной им русалки, столь похожей на Нелли Тесемкину с Таганки! Кто-то из летчиков, заглянув через плечо Петушкова, успел подсмотреть шедевр и восхищенным шепотом известил товарищей: «Сильна работа, ничего не скажешь!»
Возвращенный начхимом к действительности, Джон, морща лоб, около минуты молчал и наконец, понимая, что надо как-то реагировать, переспросил:
— Что я буду делать, если в пятистах метрах от меня разорвется атомная бомба?
— Именно так, — сухо подтвердил начхим.
— Помирать буду, — весело ответил Джон, и притомившиеся в душном учебном классе от монотонной лекции летчики разразились дружным взрывом хохота.
— А ты оригинал, — шепнул ему, блеснув крепкими зубами, сидевший рядом лейтенант Баталов.
Джон благодарно посмотрел на него и польщенно ответил:
— На том и держимся. Между прочим, знаешь, что нас с тобою объединяет? То, что мы уникумы. Я единственный неперевоспитываемый на все ВВС, а ты единственный сын прославленного генерал-полковника авиации.
Растерявшийся начхим облегченно вздохнул, потому что в эту минуту под холодными каменными сводами штабного коридора тишину взорвал электрический звонок, оповестивший о перерыве. Чувствуя себя героем дня, Джон взял под локоть Аркадия и, улыбаясь, предложил:
— Проветримся, что ли? А то ты все со своими да со своими не расстаешься. Я имею в виду боксера и Маджари. Поди, уже надоели друг другу?
Джон, которого многие сторонились, непонятно отчего испытывал чувство симпатии к Аркадию, Ему нравились решительность и скромная доброта нового летчика. Сам начисто лишенный скромности, Джон всегда поражался наличию ее в других. «Это что же получается? — думал он. — Отец — генерал-полковник авиации, первый человек в Военно-Воздушных Силах Группы, а сын никакими привилегиями не пользуется. Да разве такое допустимо? Да я бы на его месте отдельную квартиру потребовал, чтобы и спальня и кабинет. Машину бы у Клепикова запросто брал и даже в ночные бары тайком заскакивал бы время от времени. А этот живет со всеми, встает и питается со всеми. Странная натура!»
— Так что, пойдем?— повторил он свое приглашение.
Баталов не успел ответить, как появился дежурный по штабу и зычно объявил: