Взгляд василиска

Вадим перевалился на бок и положил левую руку на трубу, к которой был прикован. Труба, что не удивительно, оказалась тонкой. У его тюремщиков просто не было выбора, ведь она была единственной, на которую свободно надевался браслет наручников. Однако в этом заключалось не только ее достоинство. Длинная, прямая и относительно тонкая труба ощутимо «пошла», когда Реутов потянул ее на себя. Но выломать ее из положения лежа, когда и ногами-то нормально не упереться, и правая рука ограниченно годная, оказалось совсем не просто. Конечно, можно было бы попытаться сначала разорвать цепь наручников, но идея эта Вадиму не понравилась. Наручники ведь специально так и делаются, чтобы их было не разорвать.

«Не менее ста пятидесяти килограммов на разрыв», — это могло оказаться слишком много даже для Реутова, которого бог силой не обидел. Вадим вообще был очень сильным человеком, о чем мало кто, однако, догадывался, потому что силу свою он демонстрировать не любил, прекратив «демонстрации» еще в раннем детстве после серьезного разговора с дедом. Дед, который и сам обладал феноменальной силой — подковы не гнул, а рвал! — сказал ему тогда одну правильную вещь.

«От того, что ты Волгу переплывешь или телка на плечи поднимешь, ты, Вадя, ни умнее, ни лучше не станешь. Таких балбесов в любой деревне пучок на пятачок. Ты человеком стань, а сила она, как кошелек на дороге найти».

Однако сейчас ему было не пятнадцать, как тогда, а пятьдесят два. Но, с другой стороны, такое упражнение, как разрыв цепи, всего-то и требует, что крепких костей и сильных запястий и плеч.

«Ну попытка — не пытка», — решил Вадим, прилаживаясь к трубе, а второй раз подставлять голову под электрошок он никак не хотел.

От напряжения даже виски сжало, и красный туман застлал глаза, и потом прошибло, хоть и было здесь, в трюме, ужасно холодно, но уже в следующую секунду труба с диким скрежетом вылетела из креплений, и Реутов по инерции откатился вместе с ней прочь.

— Ты чего там? — испуганно спросил Давид.

— Да сесть хотел, — ответил Реутов, пытаясь отдышаться и одновременно снимая с трубы браслеты. — Но головой неудачно задел.

Он встал с пола и сделал первый шаг. Идти с цепью на ноге было крайне неудобно, но главное, свободный браслет колотил теперь по полу. Тогда Реутов переложил трубу — какое-никакое, а оружие — в левую руку, нагнулся и, подцепив правой рукой свободный браслет, так, в согнутом состоянии, и поплелся в темноту разыскивать Казареева.

16.

На палубу они выбрались уже без наручников. Давид избавил их обоих от этого железа довольно быстро и ловко, как только Реутов снял с цепи его самого. И пяти минут не прошло, как Казареев нашел подходящий кусок проволоки и, немного над ним поколдовав, начал один за другим открывать браслеты так, будто этим всю жизнь только и занимался.

«Похоже, ему не впервой», — отметил Реутов, уже догадываясь, что если его старый друг и занимается финансовым консалтингом, то только в свободное от основной работы время. Однако от комментариев воздержался. Для трепотни время было самое что ни на есть неподходящее. Они пока всего-навсего «с цепи сорвались», а им еще надо было с баржи сбежать. Однако какими бы профессионалами ни были захватившие их подонки, одновременно они оказались полными разгильдяями в том, что касалось охраны пленников. Ни часового у дверей, ни даже запора какого-нибудь… Иди, куда хочешь. Да еще и оружие без присмотра оставили: по пути наверх Вадим увидел пожарный щит и с удовольствием бросил железную трубу — драться таким «оружием» он не умел, сменив на пожарный топор, который оказался ему как раз по руке. Давид при виде этого перевооружения только хмыкнул, но вслух ничего не сказал, оставив, так сказать, комментарии при себе.

А вот на палубе, где действительно оказалось темно, потому что и вечер наступил, и дождь шел, охранник все-таки оказался. Черт его знает, как Вадим его учуял, — может шестое чувство от страха открылось — но только факт, уловил что-то смутное и придержал готового свернуть за угол Давида.

— Там кто-то есть, — одними губами прошептал он, надеясь, что Казареев эти движения увидит в утлом свете далекого фонаря.

Однако Давид увидел и понял, и теперь уже он придержал готового ломануться вперед с топором наперевес Реутова.

— Нет, — покачал он головой. — Оставь мне.