Взгляд из угла

Мне это почему-то напоминает рассказ (Джека Лондона?) про боксера, которому заплатили, чтобы он проиграл матч, — но симулировать нокаут не получалось: противник бил слишком слабо — и тогда наш продажный персонаж уложил его страшным ударом ниже пояса. В расчете на дисквалификацию. Действительно, ему засчитали поражение, и он разбогател.

Следствие допустило некоторые просчеты, дав присяжным соответствующую зацепку, — и это обернулось для подсудимых большим облегчением.

Город тихонько ахнул. За ним — страна. Не оттого, что жаждали возмездия. То есть кое-кто и жаждал, но, скажем, я стараюсь не забывать, что российская тюрьма — не легче смерти. Ахнули оттого, что из зала суда, вот именно, повеяло театром.

Почему и В.И. осмелилась выразить недоумение, близкое к недовольству.

Думаю, за это и кромсали мерзавцы клинками голову девятилетней Лилиан в подъезде на Лиговке. На этот раз не для личного счастья. А чтобы никто не кривился, не отворачивался, когда мотиву желательно погулять без всего.

А когда их опять якобы не поняли — поставили точку. Вот эту — из помпового ружья. С намеком на бесконечное многоточие. С приветом от своих органов правопорядка.

В 5 утра не убивают. В 5 утра казнят.

Отчего и не найден убийца о. Александра Меня.

17/4/2006 Блюз для Джорджа

Земля перестала вращаться вокруг солнца. Застряла в желобке посредине между зимой и осенью. Сделанные ставки не возвращаются. Не приезжай, Джордж, не приезжай.

Белых ночей больше не будет — одни бесконечные серые дни. Зелень и синева изъяты из оборота вместе с грузинской чачей. По карнизу дома напротив, под окнами второго этажа бежит огромная крыса. Позавчера я чуть не наступил на мертвого воробушка. По телевизору крупным планом — глаза сумасшедшего главсанинструктора. Не приезжай, Джордж, не приезжай.

В Мариинскую больницу доставили очередного азиата с ушибами, с переломами. Найден на улице. Бормочет — напали какие-то в милицейском прикиде. По-вашему — копы, но не заблуждайся, ничего общего.

В СИЗО (это такое место заключения, Джордж) работают с парнем, который должен признаться, что замочил негра. И что не по злобе, а под пиво, как одиночка-хулиган. Должен, значит, обелить репутацию родного города. Чтобы, значит, некоторым неповадно было болтать про здешний Ку-Клукс-Клан — будто он пользуется местными органами буквально как своими.

Такие разговорчики портят нам имидж — якобы мы не толерантные, блин. А мы, блин, толерантные выше крыши: начальство принимает любую валюту, цвет не имеет значения, была бы только тверда. Не приезжай, Джордж, — ну чего ты здесь не видел?

Дама, выгуливая собачку на городском пустыре, ненароком приближается к забору, за которым воинская часть — по-вашему база, но, опять же, не заблуждайся. В полуразложившемся сугробе — полуразложившийся труп солдата, замерзшего три месяца назад. В январе, действительно, мороз стоял сильный. Солдат, наверное, числится в розыске. Интересно, что напишет его маме батяня комбат. Ну же, Джордж, расстегивай молнию на чемодане, вынимай тапочки обратно. Не дури, Джордж.

На день твоего прибытия, конечно, разгонят облака и бомжей, перебьют ворон и собак, договорятся с крысами: чтобы не возникали. Выкрасят подряд все фасады по маршруту кортежа, лицевая стена Новодевичьего монастыря засияет, наконец, укрывая деловых внутри. Разведут, как маленького, Джордж, — разве не противно?

Жирный марафет на немытом теле, про которое санинструктор, даром что сумасшедший, после осмотра сказал, что оно смердит.

Спецназ репетирует — грозно дубинками стуча по щитам, — как врежется в толпу, если толпа соберется, — и схватит, которые будут с плакатами, если будут плакаты. Три водометные машины закуплены за границей — ты-то, само собой, не попадешь под струю, но настроение будет испорчено, вот увидишь.

Главное — какой смысл? Здесь каждый второй спит и видит, чтобы твоя страна провалилась в океан. И специальные существа за большие деньги злорадно клохчут в эфире, что скоро провалится. Так торжествующе клохчут, Джордж, как будто собственными задами высиживают бомбу.

Братскую бомбу, персидскую. С такой радиацией, которая своих не тронет.

А чужих — ты это имей в виду, — никому не жалко, и это называется патриотизм. И ты уж извини, Джордж, но американец считается у нас хуже просто иностранца. И разве что самую чуточку лучше, чем еврей.

Хочешь побыть евреем, Джордж? Хочешь прочесть в чужих глазах ожидание твоей смерти? К чему тебе такой экстрим, оставайся-ка дома, поиграй в гольф.

Когда извилины в разных мозгах — в каждом втором — параллельны, возникает что-то вроде магнитной бури. Посторонний ум не выдерживает таких перегрузок. Продай билет, пока не поздно.

Тебе покажут академика — всамделишного, между прочим, с заслугами, говорят, в том числе и с научными, — которому было поручено подумать — причем не бесплатно, — чем бы осчастливить страну. Он подумал, Джордж, и придумал, и огласил: объявите, говорит, слова "доллар" и "евро" ненормативной лексикой, и все в России будет зашибись.