Взаперти

Понадобилось два часа, чтобы преодолеть сотни миль, пролететь над этими миллиардами песчинок, над всей этой жизнью. Отсюда, сверху, земля казалась картиной, одной из твоих картин. Выглядела как твое разрисованное тело. Прищурившись, я могла почти вообразить, что эта земля – ты… гигантский, растянувшийся подо мной.

А потом я поняла еще кое-что. Я догадалась, чем ты занимался всё это время в своей постройке среди пустыни. Ты рисовал землю такой, как она видна сверху, с высоты птичьего полета, или духа, или меня сейчас… Твои завитки, точки и круги повторяли рисунок этой земли.

* * *

Журналисты уже ждали. Откуда-то они знали, что нам предстоит пересадка с внутреннего рейса на международный, знали, что до нашего рейса домой остается три часа. И обступили толпой, придвинулись ко мне, сверкая вспышками фотоаппаратов.

– Джемма, Джемма! – кричали они. – Можно пару слов?

Ко мне обращались как к давней знакомой, к школьнице, живущей по соседству с ними, на той же улице.

Папа загораживал меня, пытался оттеснить их, но они не отходили. Даже обычные люди в аэропорту, другие пассажиры, таксисты, продавцы в кофейне, – даже они знали меня. Я видела, как кое-кто из них фотографирует меня. Какая глупость. Наконец мама сняла с себя жакет и накинула мне на голову. Папа разозлился – вернее, разозлился так, как он обычно не делает… Кажется, даже послал кого-то. Я удивилась, присмотрелась к папиному лицу. Он и вправду беспокоился, на самом деле хотел уберечь. И прижимал меня к себе, пока мы проходили мимо съемочной группы с телевидения.

Но одно было ясно: я больше не обычная школьница. Я стала знаменитостью. Мое лицо продавало газеты. Миллионы газет. Оно заставляло людей включать новости. Но прямо сейчас, с наброшенным на голову жакетом и в окружении орущих мужчин в кожаных пиджаках, я чувствовала себя скорее преступницей. А их считала пиявками, готовыми высосать из меня все до единой мелкие подробности того, что произошло между мной и тобой в пустыне… желающими знать всё. Ты сделал меня знаменитой, Тай. Заставил весь мир влюбиться в меня. И это вызывало отвращение.

Мы пробрались к другому терминалу. Там тоже были и репортеры, и зеваки, и полиция, и шум, шум, вспышки и снова шум. У меня участилось дыхание. Я старалась думать об огромном самолете на взлетной полосе, который ждет, чтобы увезти меня обратно в Англию, в холод, в большой город, в серость… ждет, чтобы увезти меня прочь от тебя. По моей коже струился пот, одежда липла к телу.

Я не выдержала. Вырвалась от мамы и папы. И бросилась бежать. Мама схватила меня за кардиган, но я сбросила его, оставив ее держаться за пустые рукава. Пронеслась мимо репортеров с их вспышками и галдежом. Промчалась мимо магазинов и других пассажиров прямиком в туалет. Нашла пустую кабинку. Заперлась за засов. Попинала дверь, убедившись, что она крепкая. Села на унитаз и положила голову на рулон туалетной бумаги. Прижалась к ней ртом, чтобы не расплакаться, не разнести тут всё в слезах, с визгом и воплями. Я вдыхала меловой, фальшиво-цветочный запах бумаги. И просто сидела там. Не могла смотреть им в лицо, никому из них. Все ждали ответов, которые я не была готова дать.

Меня нашла мама. Встала за дверью кабинки пятками врозь и носками красных туфель вместе.

– Джемма? – позвала она. Голос был дрожащий и слабый. – Ну же, дорогая, просто открой дверь. Никто больше сюда не войдет. Я сказала папе, чтобы никого не впускал. Здесь только мы.

Она еще долго стояла за дверью, прежде чем я открыла задвижку. Она вошла и обняла меня – неловко, я же сидела на крышке унитаза, а она – рядом, встав на колени на грязный, в клочках туалетной бумаги и засохших брызгах мочи пол. Она притянула меня к себе, и я впервые с ее приезда ответила на объятия. Прислонившись к унитазу, она укрывала меня своим жакетом, и я вдруг встревожилась. Эта мама, обнимающая меня, была нисколько не похожа на ту маму, о которой мне рассказывал ты. Впервые за всё время я задумалась, правда ли то, что ты рассказывал мне в пустыне, – все эти подслушанные разговоры моих родителей, которые якобы хотели уехать одни и разочаровались во мне. Неужели ты мне врал?

Мама ласково гладила меня по голове. Я зашептала ей в плечо:

– Я не могу вернуться. Пока нет. Не могу уехать.

Она крепко прижала мою голову к своей груди, обхватила обеими руками.

– Тебе и не придется, – сказала она, словно убаюкивая меня. – Не понадобится делать то, чего ты не хочешь, – уже нет.

И я расплакалась.

* * *

Все мы ехали в такси по городу и молчали. Я по-прежнему пряталась в маминых объятиях. Голова гудела от воспоминаний, я слышала, как ты рассказываешь мне про мою жизнь. Ты говорил, что моим родителям всё равно, что они заняты только собой и деньгами, говорил, что они хотели уехать. И это выходило у тебя так убедительно.