Взаперти

– Он не чудовище, – тихо возразила я.

Мамины руки замерли на простынях, она резко вскинула глаза на меня.

– Этот человек – злодей, – прошипела она. – Иначе зачем он отнял тебя у нас?

– Не знаю, – шепнула я. – Но он… не такой. – Я не смогла подобрать верные слова.

Вглядываясь в меня, мама побледнела, ее губы сжались, стали тонкими.

– Что он с тобой сделал? – спросила она. – Что он сделал, чтобы заставить тебя так считать?

* * *

На следующий день пришли двое полицейских: худой мужчина и довольно молодая женщина. Оба несли свои головные уборы в руках. Их бейсболки выглядели не так официально, как фуражки британских полицейских. Рубашки на них были с коротким рукавом. Мои родители держались у двери. Врач тоже был здесь. Собравшиеся смотрели на меня оценивающе. Мне казалось, я играю в пьесе и все только и ждут, когда я произнесу свои реплики. Худой полицейский вынул блокнот и придвинулся так близко, что я разглядела прыщ у него на подбородке.

– Мы понимаем, как вам трудно, мисс Тумс, – начал он. Голос его был тонкий и гнусавый, и я мгновенно невзлюбила этого человека. – Те, кто побывал в плену, часто проходят стадию молчания и отрицания. Ваши родители говорят, что вы почти ничего не рассказываете о пережитом испытании. Не хотелось бы настаивать, но…

Я молчала. Он сделал паузу и оглянулся на маму. Она кивнула, призывая его продолжать.

– Просто видите ли, мисс Тумс… Джемма… – снова заговорил он. – Мы содержим под стражей одного человека. У нас есть основания полагать, что это ваш похититель. Нам нужны ваши показания, чтобы подтвердить свои догадки.

– Кто он? – спросила я. Моя голова затряслась сама собой.

Худой полицейский сверился со своими записями.

– Обвиняемый Тайлер Макфарлан, рост шесть футов и два дюйма, блондин, голубые глаза, шрамик с краю на…

Мой желудок вывернулся. Буквально. Пришлось схватиться за судно, и меня вырвало.

* * *

Полицейские продолжали донимать меня. Каждый день они приходили с вопросами, каждый раз формулировали их немного иначе.

– Расскажите мне о человеке, с которым вы познакомились в аэропорту.

– Он удерживал вас против вашей воли?

– Он применял силу?

– Наркотики?

Я держалась, сколько могла. В конце концов пришлось заговорить. Мама всегда была рядом, уговаривая и упрашивая меня продолжать. Спустя какое-то время мне стали показывать фотографии. И твои, и других мужчин.

– Вот этот – он? – спрашивали они раз за разом, переворачивая снимки. Они не унимались.

Узнать тебя оказалось проще простого – единственный мужчина с огнем в глазах. Единственный, на кого я могла смотреть. Как будто ты глядел в объектив только для меня, как будто знал, что позднее я буду разглядывать эти фотографии, искать тебя. На этих снимках ты выглядел гордо. Так гордо, как только можно выглядеть на фоне грязной стены в полиции. Под глазом у тебя я заметила рану, которой раньше не было. Мне хотелось оставить эту фотографию себе. Но полицейские, само собой, сунули ее в коричневый пакет вместе с остальными.

Дело затягивалось. Как минимум еще на пару дней. Но в конце концов я дала им показания. Мне пришлось.

Моя жизнь превратилась в череду уколов и допросов. Я будто стала общественной собственностью. Любой мог расспрашивать меня о чем угодно. Запретов не существовало. Женщина-полицейский даже допытывалась, был ли у нас секс.

– Он заставлял вас трогать его? – спросила она.

Я помотала головой:

– Никогда.

– Вы уверены?

Я беседовала с психологами, психотерапевтами, консультантами, врачами такими и сякими. Какая-то медсестра каждый день приходила брать кровь. Какой-то врач проверял, нет ли у меня сбоев в работе сердца. Меня лечили от шока. Ни один из этих людей не оставлял меня в покое. Особенно психологи.

Однажды днем к моей кровати подсела женщина с коротким каре, в темно-синем костюме. Близился вечер, я прислушивалась к дребезжанию колес тележки, на которой развозили еду.

– Я доктор Донован, – сообщила женщина. – Психиатр-клиницист.

– Еще один мозгоправ мне не нужен.

– Логично, – ответила она, но не ушла. Только дотянулась до планшета с зажимом, который лежал на моей кровати, и принялась листать страницы. – Вы знаете, что такое стокгольмский синдром? – спросила она.

Я не ответила. Она бросила на меня короткий взгляд и сделала в планшете запись.

– Это когда у жертвы возникает эмоциональная связь с мучителем, – объяснила она, продолжая писать. – Эта связь проявляется как механизм защиты: вы ощущаете себя рядом с мучителем в большей безопасности, если ладите с ним, к примеру, или может случиться так, что вы начинаете сочувствовать ему… Может, в какой-то период ему пришлось нелегко в жизни, и вы хотите возместить этот ущерб… входите в его положение. Возможны и другие причины: например, если вы очутились вместе с ним в изоляции; вам пришлось налаживать отношения, чтобы не известись от скуки… Или же он сделал так, что вы почувствовали себя особенной, любимой…

– Не понимаю, к чему вы клоните, – перебила я. – Но ко мне всё это не относится.

– А я и не говорила, что относится. Просто интересовалась, известно ли вам об этом.