Вызов в Мемфис

Ранним и довольно холодным ноябрьским утром — через два года после возвращения из-за границы — я встал с кровати и оставил отцовский дом навсегда. Тем утром я направлялся к новой жизни в Нью-Йорке. Меньше чем через год после моего внезапного тайного отъезда отец продаст дом и переедет вместе с матерью из центра в пригород. Я встал раньше шести утра, начал собирать небольшую сумку и одеваться, словно не осознавая, что делаю, — то есть что я покидаю родительский дом, не попрощавшись и не сказав, куда еду. Возможно, мне это казалось чем-то постыдным, так что я не мог взглянуть в глаза реальности. Возможно, еще постыднее тогда казался сам факт побега из дома — будто сорванец в какой-нибудь книжке, тогда как я уже был мужчиной почти тридцати лет, с годами учебы и даже войны за плечами. В сравнительно зрелом возрасте я разыгрывал Питера Пэна, планировал жить среди Пропащих Мальчишек и во всем винил непостижимые махинации своего отца. Пока я собирал вещи — ненамного больше, чем понадобилось бы в поездке с ночевкой, — и одевался — во все обычное, повседневное, — казалось, будто одевает и собирает меня кто-то другой — или как минимум что у меня нет собственной воли. Я не ощущал в явной форме или сознательно, будто моими действиями управляли сестры, но чувствовал, что не во всем действую по собственной воле. Ранее той осенью в Нью-Йорк ездили Бетси и Джо — насколько я понимаю, в первый и последний раз. В прошлом — и в будущем — за покупками и энергией большого города они обыкновенно ездили в Чикаго. (Это предпочтение всех жителей Мемфиса, тогда как нэшвиллцы больше склонны к поездкам в Нью-Йорк.) Когда сестры вернулись из поездки, они неделями только и говорили о том, что Манхэттен — культурная столица страны. Стоило мне на этом основании и отчасти из обычной вежливости походя изъявить желание однажды переехать туда жить, чтобы найти себя в букинистическом бизнесе, как очень скоро Бетси подарила мне билет с открытой датой на самолет в большой город. А зная мое летаргическое отношение к подобным переменам, она сказала, что попросит свою секретаршу забронировать для меня место на рейсе в любой момент, когда я решусь поехать.

За два дня до отбытия я позвонил секретарше с этой просьбой. Перезвонив с расписанием рейсов, она добавила, что Бетси приглашает прийти к ней позавтракать в утро отъезда. Так что тем утром я прошел два коротких квартала от отцовского дома до Бетси, где меня уже поджидала еда. Мы сели вместе в комнате для завтрака, выложенной плиткой. Я рассказал о своем стыде из-за того, что сбегаю на манер Питера Пэна. И оправдывался страхом, что отец отговорит меня от поездки. Он никогда не стеснялся пользоваться всеми приемами судебного юриста, чтобы убедить детей следовать по пути, который сам считал нужным. Помню, как в тот раз Бетси закрыла глаза и положила руку на мою. «Мне ли не знать! — прошептала она. — Мы — я и Джо — на себе испытали, что в этих делах иначе с ним нельзя. Но с отцом мы все уладим — и, конечно, с матерью». Я подумал про себя — прямо пока мы завтракали, — что, должно быть, все было так же, когда Джорджи уезжал на войну. Впрочем, Бетси настолько меня успокоила, что, когда я уходил от нее, казалось, будто я принял решение вполне самостоятельно и не должен стыдиться немужественной манеры отъезда.

И все же по дороге к дому Жозефины, который был еще в двух коротких кварталах и откуда Жозефина предложила отвезти меня в аэропорт, я провел новые сравнения между их помощью в побеге Джорджи на войну и на гибель и их помощью в моем побеге в Нью-Йорк — и возможными последствиями. Конечно, в мире не было еще дочерей, настолько преданных отцу. В каком-то смысле они посвятили ему всю свою жизнь. Но возможно ли, что больше они преданы благополучию своих братьев, чем отца? Конечно же, я знал, что это вздор! И все же казалось, что если речь заходила о наших с Джорджи интересах, то сестры были готовы тайком выступить против отца. Бетси отвезла Джорджи в форт Оглторп, чтобы он поступил в воздушные силы. (Я в то время служил в штабе приемного центра и видел документы, подтверждающие, что он доброволец, а не призывник.) Потом Жозефина еще два дня лгала отцу о местонахождении Бетси и Джорджи. Они были готовы помочь Джорджи, даже при его очевидном желании погибнуть на войне. И не знаю, чем еще в жизни они так неприкрыто погрешили против воли отца — не считая, разумеется, переезда из-под его крова в собственные отдельные дома. (Уверен, если бы они переехали жить вместе, отец не был бы так оскорблен.)

В то последнее утро Жозефина ждала с чеком, который поддерживал меня все первые полгода в Нью-Йорке, и с письмом от своего нью-йоркского делового партнера, предлагавшего съемное жилье на Макдугал-стрит за приемлемые деньги. Более того, когда мы присели на несколько минут в ее гостиной, она пообещала — самым деловым тоном, — что не только поможет Бетси успокоить отца и все растолковать бедной матушке, но и займется упаковкой и отправкой моих книг, как только у меня будет для них место. Затем она спросила: