Вызов в Мемфис

Пока я был в Париже, я обнаружил, что, как обычно, вспоминаю об отце. Для призыва в Первую мировую войну он не подошел по возрасту. К тому времени он уже был женатым человеком с четырьмя детьми. Мне казалось грустным, что ему не довелось посетить Париж. Ему бы понравилось, как здесь одеваются люди, и это могло бы навсегда изменить его чувство стиля. Сам же я ездил в Париж при каждой возможности, хотя ни разу — по службе. Но в последний раз я там побывал как раз перед тем, как мое подразделение получило приказ выдвигаться на Арденнскую операцию. На самом деле я так и не добрался до фронта, но не сомневался, что мне суждено там погибнуть, и, когда приехал в Париж в последнюю трехдневную увольнительную перед отправкой, отдал Алексу маленький кошелек, который купил там же, с золотым кулоном, часами, когда-то принадлежавшими дедушке по материнской линии из Нэшвилла, а также еще два-три сувенира меньшей ценности. Видите ли, я не мог заставить себя выкинуть кулон или позволить какому-нибудь немцу забрать его с моего хладного трупа, так что свалил с остальными безделушками на случай, если кто-нибудь откроет кошелек раньше матери. Я велел Алексу отвезти его в Штаты, моей семье, если он попадет домой раньше меня. О содержимом я не рассказывал, потому что, разумеется, знал: Алекс скорее отдаст жизнь, чем позволит его кому-нибудь открыть до того, как отдаст моим родителям. Но вышло так, что на следующей неделе наш полковник опозорился и был выслан домой за то, что делал поблажки спортсменам в нашем полку и не ставил их в караул. И мы не попали на фронт, потому что полковник оказался таким вот мерзавцем. Алекс вернул кошелек через несколько недель — разумеется, так и не спросив, что в нем было.

За шесть месяцев наших отношений с Кларой Прайс я исследовал леса и овраги на горе, где она жила, и даже в самую холодную погоду устраивал для нас пикники у водопадов и входа в большую пещеру. Не могу сказать, что наша жизнь в течение тех недолгих осени и зимы была идиллической. Скорее, это была грандиозная и великолепная реальность, в которую я попал из серости своей жизни — прошлой и будущей. Вот что приехал уничтожить мой отец в тот день, когда я видел его у «Паттона», — и он преуспел. К декабрю все было кончено. Родители отослали Клару, а я вернулся к унылым часам в своей комнате. А 7 декабря, разумеется, вся жизнь изменилась. Я сидел один в своей комнате воскресным днем, когда пришли новости, что мы вступили в войну. Тем вечером я уведомил свою домохозяйку и отправился на службу. Я знал, что с этих пор моя военная жизнь будет куда серьезнее. И несколько дней спустя приехал в город и отправил все свои книги в отцовский дом в Мемфисе. За три месяца я успел побывать в тренировочном лагере в Нью-Джерси и отправиться за границу. В Европе я провел больше двух лет, и мне ни разу не выпал случай произнести имя Клары Прайс или услышать его. После войны я вернулся в Мемфис и прожил там еще два года, так и не услышав имени Клары. Тогда Мемфис казался еще более непохожим на Сторожевую гору, чем любое место, где я служил на европейской части континента. После войны я то и дело менял работу, а книги, которые продолжал коллекционировать, хранил в пустой комнате над гаражом. Мать и отец в то время все еще жили в своем старом доме в центре.