Вызов

Капитан ткнул указательным пальцем кадету в висок, заставляя того насупиться. Ро ненавидел, когда к нему прикасались, и речь не о материнских объятиях или рукопожатиях. Он терпеть не мог, когда нарушали его и без того эфемерные границы и демонстрировали всю его беспомощность. Слова способны ранить больнее кулаков, но существовала особая форма насилия, более утончённая жестокость, к которой повсеместно прибегали те, кто был наделён властью или просто оказывался сильнее. С синяками и ссадинами Ро не ощущал себя настолько униженным, чем когда его шутливо трепали за щёку или давали щелбанов.

– Сегодня ты убеждаешь соратника прыгнуть с крыши, а завтра по твоей вине полетят головы твоих наставников. Ваши жизни принадлежат Колласу и Алуару. Вы не можете распоряжаться ими и, тем более, рисковать ради мальчишеских забав.

– Я не виноват, что Верину напекло голову этим вашим Колласом! – ожесточённо, но вполне осознано произнёс Роваджи. – А может ему, как и мне, просто тошно от вашего воспитания!

Капитан замахнулся, но остановился, а потом и вовсе опустил руку.

– Капрал! – выкрикнул он так, что уже через мгновенье в дверь вбежал встревоженный помощник и отсалютовал знак верности ало-класси.

– Да, капитан!

– Сопроводи этого паршивца в карцер, а вечером, перед ужином, на плац.

– Прикажете ротному всыпать ему плетей? – с почтительной осторожностью уточнил капрал.

– Нет. Я сам им займусь, – ответил капитан и посмотрел на воспитанника холодно и угрюмо. – У меня остался всего год, чтобы сделать из него человека.

Ро выдержал его взгляд и молча последовал за конвоиром. Не имея ни малейшего желания видеть это здание и прочие строения корпуса, он смотрел себе под ноги. Сам зашёл в карцер, сам задвинул решётку, лёг на жёсткую нару, уставился в потолок. Стоило вдоволь на спине належаться, потому что потом очень долго не сможет. Вне зависимости от количества и силы ударов будет очень и очень больно. Сначала во время показательной экзекуции, потом долгие дни и ночи, пока кровавые полосы не зарубцуются и лишь спустя пару месяцев перестанут зудеть.

Всё это Ро уже проходил. Тогда он был мал и наивен. Верил в возможное чудо, что всё это не взаправду, что выйдет офицер с блестящими нашивками и отменит жестокий приказ… А потом его секли, и он кричал, изо всех сил стараясь не заплакать, но невозможно было стать взрослее и сильнее вот так внезапно по одному лишь упрямому желанию. Теперь он стал старше и иллюзий не питал. Сначала разденут до пояса, свяжут руки и поднимут к рее, чтобы стоял прямо, практически висел. Потом исполосуют, наложат швы, дадут неделю отлежаться, затем неделю лёгкого труда, а там уже и не посмотрят, что у кадета что-то там болит. Бегай, прыгай, ползай, карабкайся, сражайся, отжимайся, приседай, таскай тяжести, а на уроках сиди прямо по многу часов.

В иной день Роваджи настигло бы чувство кромешной безысходности, но именно сегодня он наконец-то обрёл надежду. Надежду и несвоевременное ликование. Не было у капитана года. Совсем скоро тот, кого с первого дня прозвали Халасатцем, наконец-то вернётся домой.

Дрейф

Халасатская наглость вполне могла состязаться с расчётливостью, но обе уступали жадности.

– Три сардины, – повторил перекупщик на случай, если посетитель не расслышал.

– Сколько? – переспросил Роваджи. Ему хотелось расхохотаться, но сильнее – заехать дельцу по мерзкой физиономии. – Это же золото!

– Ну, да. Червонное. И весом ничего так, – согласился мужчина средних лет, приглаживая промасленную бородку. – А камушки фальшивые. Стекляшки поди.

– Да хрен с камнями! Три сардины за золото? Это грабёж!

Обычно Ро вёл себя скромнее и не срывался на людях, но в эту паршивую лавчонку его привела нужда. Он уже второй день ничего не ел, не считая одной перезрелой груши, а тело болело так, что можно было не мечтать о работе. Расставаться с кулоном не хотелось, и вор расшиб о стену кулак, когда осознал, что придётся. Он рассчитывал выручить серебра, набить живот и отлежаться на постоялом дворе. И при этом ему должно было хватить на то, чтобы убраться из Синебара хоть по реке, хоть в дилижансе. Но, Ликий погуби, три сардины?!

– Это не грабёж, молодой человек, – спокойно и вкрадчиво произнёс перекупщик. – Грабёж – это то, каким способом ты получил эту вещицу. Не нравится моя цена? Так иди в другую лавку. Думаю, там, завидев твою разбитую рожу, торговаться не станут и сразу кликнут стражу. Ну так что? Три сардины?

– Иди в жопу! – осклабился Ро и вышел, громко хлопнув за собой дверью.