Выжившая

Вот повзрослевшая Руби идет в школу, держа маму за руку.

Ρуби лежит с книгой на траве, улыбаясь в камеру.

Руби посылает воздушный поцелуй из открытого окна

папиного пикапа.

Юная стройная Руби в коралловом купальнике выбегает из

моря.

Руби, Руби, Руби…

Смеется, гримасничает, задумчиво смотрит вдаль, хвастается

своей первой статьей из школьной газеты, примеряет мамины

очки, плавает, рисует.

Повсюду только она. Руби.

Меня нет ни на одңом снимке. Почему я раньше не обращала

на это внимания? Почему, черт возьми, я позволила им

вырезать себя, как ненужный элемент?

Злость и обида захлестывают с головой. Как в дурмане, пoддавшись приступу неконтролируемого гнева, я вскакиваю с

кровати и начинаю срывать одну за другой рамки со стены, и с

остервенением швыряю на пол. Топчу ногами сложенный в

гору алтарь, прыгаю сверху, рычу от ярости. Повсюду осколки

рассыпаются хрустальным ковром, впиваются в ступни. Но я не

чувствую боль, устроив дикую расправу над отравляющим мою

жизңь призраком.

Стёкла на некоторых рамках не поддаются, прячут от меня

кусочки чужого счастья. Схватив пустой флакон из-под

любимых духов Руби, я колочу им по стойким стеклам, пока те

не разлетаются по комнате. Растерзав все, обессилено

плюхаюсь на задницу, перевожу сбившееся дыхание. Сердце

бешено колотится, пульс взрывается в венах. Я выпустила гнев, но легче не стало. Остались пустота и мрак, в которых

заблудилась моя зараженная душа.

Откинувшись на стену, я протягиваю руку и поднимаю с пола

клочок от цветной фотографии. Одной из последних. На нем

можно различить только длинные красивые пальцы Руби и

корешок книги.

–Нет, не смей. Это мое, - кричу я, как полоумная. Слезы снова

неконтролируемо текут из глаз, капают с носа. – Мое, - сипло, отчаянно с надрывом бормочу, проводя дрожащими пальцами

по буквам, словно вырезанными на сердце: Д. Дефо.

«Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо».

–Αх ты, поганая сука! – шмыгая носом, хрипло рычу я и

срываюсь в истерический хохот.

***

Я просыпаюсь от холода и естественных позывов организма.

Кровать, где я провела неизвестное количество часов, так же

аккуратно заправлена. Я лежу в позе зародыша на покрывале.

Абсолютно голая. Высохшая одежда валяется в ногах. Все тело

ноет, каждая мышца болит от напряжения, пораненные

осколками ступни адски дерет. Кожа на спине трескается, кровоточит, когда я заставляю себя сесть. В горле пересохло, желудок сводит от голода и вдобавок жутко хочется в туалет. И

это далеко не полный список моих мучений.

Мутным взглядом обвожу учиненный в маминой спальне

кавардак. Сквозь задёрнутые шторы пробивается утренний

свет. Может полуденный. А может, я проспала не одни сутки,и

день снова клoнится к закату.

Спустив ноги на пол, сдергиваю покрывало и, закутавшись, шатаясь, как пьяная, добираюсь до окна. В кулаке что-то

зажато. Расслабив пальцы, я выпускаю скомканный кусочек

фотографии, позвoляю ему упасть. Сердце горит в груди, заглушая физические мучения тела. Раздвинув занавески, я

щурюсь от непривычного яркого света и, прижимаясь

пылающим лбом к прохладному влажному стеклу, жадно

слизываю распухшим языком выступивший конденсат.

Окна маминой спальни выходят на тот самый

многострадальный неухоженный газон Мэри Блум. Не

понимаю, почему он не давал маме покоя. Она уделяла ему

почти столько же внимания, сколько алтарю памяти старшей

дочери. Прикрыв ресницы, я сглотнула горький комок. В

памяти внезапно мелькнуло давнее размытое воспоминание.

Я совсем маленькая, в светлом платье и новых туфельках

стою на лужайке миссис Блум и сосредоточенно рассматриваю

шевелящийся в траве пушистый серый комок. Все вокруг в

розоватой предзакатной дымке, теплый ветер шевелит мои

белые кудряшки, я приседаю на корточки и протягиваю руку к

мохнатому шарику,из которого появляется мордочка, слепо

тычущаяся мне в ладонь. Комок противно пищит и с трудом

передвигается. Я сжимаю пальцы вокруг его шеи, чтобы

заглушить неприятные звуки.

Краем уха я слышу скрип покрышек притормозившего

автомобиля, не обращаю на него внимания, сосредоточенная

на другом раздражителе. Недавно скошенная трава шуршит под

уверенными шагами, срезанные головки сорняковых цветов

разлетаютcя в стороны. Кожаные черные мужские ботинки

останавливаются в считанных сантиметрах от трепыхающегося

комка. Задрав голову, я смотрю в тёмные линзы солнечных

очков, скрывающих глаза незнакомца. Он коротко кивает мне, безмолвно поощряя, поддерживая, уголки губ приподнимаются

в невесомой улыбке. Я уверенно сжимаю пальцы,и ботинки

медленно удаляются, снова рычит мотор, скрипят покрышки.

Мое сердце на мгновение останавливается точно так же, как

много лет назад остановилось сердце крошечного раненного

животного. Я не убивала его в прямом смысле слова. У

новорождённого котёнка была объеденная лапа,и он истекал

кровью. Собака или кто-то другой до меня обрёк его на

мучительную смерть. Я проявила милосердие, избавив от

мучений, хотя, наверное, должна была попытаться помочь или

позвать кого-то из взрослых.

Почему я поступила иначе?

Почему я вспоминаю об этом сейчас?

Могла ли мама видеть, что я сделала…