Выстрел в спину

Перов сидел на табуретке, облокотившись на широко расставленные колени, и бездумно смотрел на истонченный желто-прозрачный профиль «шефа». Семен Семенович говорить практически не мог, а Олег не хотел. Они молчали. Олег не знал, зачем пришел, им и раньше говорить было не о чем. Старик кончился, Олег жалел его, как жалеют совершенно постороннего человека, себя он жалел значительно больше.

Семен Семенович шевельнул своей тонкой в запястье детской ручкой, Олег наклонился, губы умирающего шевельнулись, наконец он чуть слышно прошептал:

— Я думал тут… С этими врачами можно неплохой гешефт провернуть…

Олег поднялся, придерживая халат, шагнул к двери, заставил себя повернуться и сказал:

— Я завтра приду. — И выскочил из палаты.

На улице он вытащил из кармана фляжку, не обращая внимания на прохожих, выпил все содержимое, посуду выбросил в урну и вытер ладонью губы. С минуту он стоял неподвижно, равнодушно разглядывая неширокую малолюдную улицу. Наконец коньяк начал действовать, тепло разлилось по телу, наполнило энергией. Олег повел плечами, потер руки, словно собираясь приниматься за работу, и оглянулся в поисках такси.

Шофер на приветствие буркнул нечленораздельное, крутанул счетчик и, зевнув, уставился в ветровое стекло.

Куда бы поехать? Олег посмотрел на часы. Уже пять, и лавочка, так он называл свой цех, закрывается. Домой? Там Иришка, ее голубые, застывшие в ожидании неизвестно чего глаза загонят его в гроб быстрее, чем милиция и коньяк. Смотреть осуждающе и вопросительно она умеет, однако от денег не отказывается, тратит все, сколько ни дай. Интересно, злорадно подумал Олег, как бы она посмотрела, посади ее снова на сто восемьдесят. И на жратву, и на квартиру, и на тряпки. Коньяк делал свое дело старательно, Олег стал самоуверен и воинствен. «Поужинаю, а там видно будет», — решил он и сказал:

— Площадь Пушкина…

Олег Перов пришел в ресторан, сел в уголке один, ожидал, пока официантка его заметит, и все вспоминал прозрачный профиль Семена Семеновича, его сухие, пересохшие от боли губы и сиплый шепот: «Я думал тут… С этими врачами можно неплохой гешефт провернуть…» В могиле уже, а все о том же. Неужели и я такой буду или уже такой?

— Олег, приветик, — к столику подошла официантка, достала из кармана блокнот и карандаш. — Один?

— Подойдет кто-нибудь. — Олег вздохнул. — Ты когда-нибудь принца Уэльского угощала? Нет? Так представь себе, что я он и есть. Распоряжайся.

Официантка полагала, что принц Уэльский богат и прожорлив, стол ломился от еды, в центре красовалась вазочка с черной икрой. Олег выпил фужер коньяку, закусил икрой и посмотрел на разнообразие закуски тоскливо. А ведь было время, когда возможность заказывать что угодно, не думая о деньгах, радовала его, делала в собственных глазах фигурой значительной.

— А все на жизнь жалуешься, — подошедший Евгений Шутин театральным жестом указал на стол. — Князь ждет даму?

— Нет, тебя, — ответил Олег, отодвигая стул и приглашая Шутина присесть. Тот кивнул, сел, закинув ногу на ногу, взял маслинку.

Они недолюбливали друг друга, связывал их лишь Павел, после его смерти они виделись редко. Сейчас Олег был рад любому, пусть Шутин, лишь бы не находиться одному.

Перебросившись несколькими фразами, они замолчали. Олег пил быстро, словно опаздывал куда-то. Евгений наблюдал за ним и насмешливо улыбался. Олег чувствовал насмешку, злился, пил, пьянел и злился еще больше.

— Слушай, — Олег придумал наконец, как вывести Шутина из себя, — а меня ведь допрашивали о том, как я раздобыл пистолет, «Вальтер», который был у Павла.

— Ну и что? — Шутин пожал плечами.

— А то. — Олег снова выпил и многозначительно посмотрел на Шутина, — пистолет исчез, и убили Павла именно из него.

— Откуда ты это знаешь? — безразлично спросил Шутин.

— Догадаться нетрудно. Пистолет был и пропал, а знали о нем, — Олег выдержал паузу, — я и ты…

— Друзья-неприятели, салют! — На свободный стул опустился мужчина неопределенного возраста. Звали его когда-то Николай, последние годы — Ника, фамилия его затерялась. В пятидесятые годы Ника блестяще воплотил на экране чей-то образ, но сейчас уже мало кто помнил, чей именно и в какой картине. Никто не видел Нику пьяным, однако его не удавалось встретить и трезвым. Вместе с фамилией у него исчезли деньги, чувство собственного достоинства и возраст. В клубных домах Москвы Нику знали все, и он знал всех и все, несмотря на свое постоянное «подвешенное» состояние, Ника обладал феноменальной памятью.

Ника налил себе коньяку, плеснул в бокал минеральной воды, чокнулся с рюмками Перова и Шутина.