Выстрел в Опере

Машин Булгаков был совершенно иным — сорокалетним. С моноклем в правом глазу. С жесткой линией рта, с сильными глазами.

А этот был лишь повзрослевшим гимназистом, встреченным ею на Владимирской горке. Все еще чересчур молодым. Хотя и успел стать почти ровесником Маши.

Но Машин Булгаков — не мог быть ее ровесником!

И все же:

— Значит ли это, что добро так же неотделимо от зла? — взволнованно спросила она его.

— Вы спрашиваете меня, точно я пророк. — Он улыбнулся. Улыбка сделала студента университета еще более юным — еще более не Михал Афанасьевичем.

Однако другого Михал Афанасьевича в Машином распоряжении не было.

— А в ведьм вы верите?

— Как же не верить, если у Гоголя бурсак Хома Брут вышел вон из тех ворот Академии, да так и не вернулся к братии? — показал ей улыбчатый студент на здание Киево-Могилянской.

Он, конечно, шутил.

Они стояли на Контрактовой. Сбоку к Городскому-Контрактовому дому прилепился веселый базарчик-«толчок», обнимавший кольцом фонтан «Самсон» — его воде приписывали целебные свойства. Вокруг торговали дешевыми крестиками, иконками, корзинами, стеклярусом. На крыше балагана сидел Святочный дед и бросал афиши в толпу.

— Начинается представление всему миру на удивление! — кричал зазывала.

«Сегодня же Рождество…. 25 декабря. Первый день Святок.

Мишу наверняка ждут дома, где…»

«всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях». «О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем!»

— Вы что-то еще хотите спросить?

Она хотела спросить его многое.

Что он хотел сказать, умирая, повторяя: «Чтоб знали, чтоб знали»?

Но этого он не знал.

Что он знал про трамвай?

Кто стал его Сатаной, ставшим в «Белой гвардии» Михаилом Шполянским, стараниями которого пал Великий Город? И почему все-все-все, случившиеся с ней, было только ради Него?

Но он не знал.

И не узнает. Так же, как и она.

— А вы могли бы поверить в перемещенья во времени? В то, что можно попасть в будущее? Или в прошлое, — заторопилась Маша.

— Это было б занятно. — Он смотрел на нее со спокойным вниманием старшего брата, привыкшего выслушивать девичий лепет.

Его глаза, такие похожие на голубой камень в перстне Демона, переливались множеством граней: ирония, любопытство, нежное предчувствие праздника.

Но грани, которую она надеялась там разглядеть, — бесконечной булгаковской веры в безграничность пространства и времени, проникшись которой Маша в свое время легко, без сомнений переступила в Киев-иной, — в его глазах не было.

Вовсе.

— Боюсь, вы не поверите мне, — сделала вывод она. — Но все равно я должна вам сказать. Умоляю, прежде чем вы признаете меня умалишенной, дайте мне минуту — всего одну, — попросила она. — Я жила в XXI веке. И там, где я жила, все знали вас!

— Знали меня?

Ирония. Вежливая ирония!

— Все знали вас как ПИСАТЕЛЯ, — сказала больше-не-Киевица. — Великого писателя. Я знаю, вы не верите мне. Но я могу доказать.

Волнуясь, совершая бесполезные жесты, она развернула принесенный сверток.

Она протянула ему красную книгу.

— Здесь указан год. А впереди предисловие. С картинками. Вы узнаете себя.

Ирония исчезла.

Переливчатые грани погасли.

Он стал серьезен. Серьезен, как врач, принимающий больную с диагнозом «шизофрения, как и было сказано».

Серьезен, как судья, которому предстояло произнести приговор.

Он взял книгу. Открыл титульный лист. Взглянул на год.

«2001» удивил, но нимало не убедил его — бумага стерпит любой год, какой не пропечатай на ней.

Он пролистнул страницу, другую.

Он не мог не узнать свое фото.

«Михаил Булгаков гимназист. 1908 г. Фото П. Блоневского в Киеве».

Он не мог не узнать свое фото — «М. Булгаков, студент. 1909».

Он не мог не узнать фото матери. Двух своих сестер в пальто с меховыми воротниками, с большими муфтами — Надю и Варю во дворе дома по Андреевскому спуску, 13.

Он не мог не узнать свою будущую жену Тасю Лаппа, девушку, в которую был влюблен.

— Жена. Татьяна Булгакова. Мы поженимся?

А потом ему пришлось узнать себя.

«Михаил Афанасьевич Булгаков, выпускник медицинского факультета Императорского университета св. Владимира. 1916 г.».

Себя, вступившего в первую мировую войну…

Себя, с ужесточившимися чертами…

Себя сорокалетнего, с зачесанными назад волосами, с пронзительными глазами, с моноклем в правом глазу. Себя, знающего ответы на вопросы, которые не стоит задавать простым смертным.

Свою последнюю жену Елену…

— Но этого быть не может. Я не оставлю Тасю. Как такое возможно?

В смятении студент смотрел на нее.

И глаза его были почти такими же сильными, как на сорокалетнем снимке.

Перед ней стоял Булгаков. Наконец, она узнала его — все то будущее, что было заложено в нем, захватило ее, требовало ответа.

— Я напишу это? — Его рука обнимала красную книгу. — Но я не имею намерения стать писателем.

— Вы начали писать ближе к тридцати, — сказала она.

— Все это будет?

— Вы не поняли, — отчеканила она. — Этого не будет. Я пришла из XXI века, чтобы изменить Прошлое. И я изменила его. И изменила вашу судьбу. Вы не станете писателем — Великим писателем. Я забрала у вас эту возможность. Но все можно поправить.