Выстрел в Опере

Читать Геродота полностью нам с вами, дорогая читательница, вовсе не обязательно, даже вредно для глаз. Всех книжек на свете не перечитаешь. Но вот цитата…

…В полдень амазонки делали вот что: они расходились поодиночке или по двое, чтобы в стороне отправлять естественные потребности. Скифы, приметив это, начали поступать так же. И когда кто-нибудь из юношей заставал амазонку одну, женщина не прогоняла юношу, но позволяла вступить с ней в сношение…

…Когда наконец они стали понимать друг друга, мужчины сказали амазонкам следующее: «У нас есть родители, есть и имущество. Мы не можем больше вести такую жизнь и поэтому хотим возвратиться к своим и снова жить с нашим народом. Вы одни будете нашими женами и других у нас не будет». На это амазонки ответили так: «Мы не можем жить с вашими женщинами. Ведь обычаи у нас не такие, как у них: мы стреляем из лука, метаем дротики и скачем верхом на конях, к женской работе мы не привыкли. Ваши же женщины не занимаются ничем из упомянутого, они выполняют женскую работу, оставаясь в своих кибитках, не охотятся и вообще никуда не выходят. Поэтому-то мы не сможем с ними поладить. Если вы хотите, чтобы мы были вашими женами, и желаете показать себя честными, то отправляйтесь к вашим родителям и получите вашу долю наследства. Когда вы возвратитесь, давайте будем жить сами по себе».

…Из этого народа, как многие из нас, произошла Татьяна.

Мужчины, не обижайте кроткую киевляночку!

Евгения Чуприна. «Роман с пельменем»

— Маш, а почему на вас с Катей шляпы одинаковые? — спросила Чуб.

— Я взяла шляпу в этой квартире… И Катя может взять. Это неважно. Я все погубила!

— Из-за шляпы? — удивилась Дображанская.

— Из-за того, что я дура! Я — полная дура! — самозабвенно завыла разведчица.

Информация «Маша-дура» заинтересовала Дашу настолько, что та соскочила с окна.

Ковалева щелкнула пальцами.

Народный, громыхающе-праздничный гул сменил вой метели.

Осень — зима.

Белый колючий снег рванул в комнату, намел на паркете белый ковер, посеребрил Дашины светлые волосы. Отплевываясь от напористых, мелких снежинок, Чуб ринулась закрывать створки.

Разведчица Прошлого рыдала в унисон с зимней вьюгой:

— В том шкафу… у Кылыны… собраны штук сорок книг про Богрова. Если бы, придя сюда первый раз, я додумалась в него заглянуть… Мне не нужно было идти… мне б и так было все ясно! Но я была под «Ратью»! Под «Ратью»!

— Ну, ты фокусник! — Чуб потрясенно глядела в окно. — Это, я вам скажу, что-то с чем-то. Такая развлекаловка — аж сердце подскакивает!

Неистовство зимы, мигом залепившей снегом четыре стекла, перекрыла новость про «дуру».

— А можно еще раз так клацнуть? — попросила Чуб, восторженно взирая на зиму. — Ну, щелкни ручкой.

Но, прознав о том, что собственноручно запорола идеально-просчитанный Кылыной проект спасенья Отечества-Руси, — «фокусница» предпочла не клацать, а плакать:

— Я была не в себе. Я пошла и тупо села в коляску к Ахматовой. Я не могу к ней сесть второй раз! Не могу заставить ее замолчать, не проливать ее масло. А достаточно было отвлечь ее от стоящего в толпе Киевицкого… И все! Все повернулось бы вспять! Почему я не могла поступить, как Кылына? Выяснить все, не высовываясь на первый план, прячась под вуалью. Я все испортила! Теперь я не знаю, что делать! Как остановить Богрова? Как все отменять?