Выстрел в лесу

Реве отошел к окну. Ну вот, опять он обращает в истинную веру еще одного язычника. А сам? Он усмехнулся чуть-чуть грустно. Тяжелый долг. Но так уж устроен мир. Всякому свое. Ксендз должен оставаться ксендзом.

Марцеле вышла из костела довольная. Ах, как славно, как красиво: двое из их семьи — как ангелочки!..

Ромас выясняет отношения с богом

Ромас постепенно свыкался с мыслью, что они с Алпукасом поедут на бирмавоне. И все-таки иногда ему становилось не по себе: пионер — и в костел. В школе им объясняли, что бога нет, что религия — это сплошной обман. И на пионерских сборах говорили. Не верил в бога отец, мать тоже отвыкла от костела и лишь изредка заглядывала туда. Когда Ромаса одолевали такие мысли, мальчик восставал против теткиной затеи, становился колючим, как репей.

Но проходило немного времени, и его решимость ослабевала. Алпукас уедет, а ты торчи один целое воскресенье! В лес не пускают, на стройку тоже. Сидеть дома осточертело. А в костеле, говорят, будет красиво и, главное, самому ничего делать не нужно. Постоишь там, и все. И прокатиться неплохо. Как в тот раз, когда за сеном ездили…

Его мысли уносились куда-то далеко, и Ромас так и не мог принять твердого решения. Вот Алпукас — он совсем не ломает себе голову. Мать сказала, что нужно, — значит, нельзя иначе. Знай себе радуется, что попадет в местечко. В конце концов, не все ли равно, куда они поедут? Важно, что накатаются досыта.

Мальчики часто разговаривали о предстоящей поездке. Однажды Ромас спросил:

— А что это такое — бирмавоне?

Алпукас пожал плечами:

— Откуда я знаю? Говорят, епископ мажет лоб каким-то маслом и дает новое имя.

— Имя?

— Но это не для того, чтобы называть, — успокоил Алпукас. — Так просто, понарошке. Меня будут звать Ксаве́рас, а тебя — Алои́зас.

Они посмотрели друг на друга и покатились со смеху.

— Алоизас!

— Ксаверас!

Вволю насмеявшись, Алпукас добавил:

— И еще отец нужен. Только чтобы не свой. Мама уже договорилась: у тебя будет Керейшис, а у меня — дядя За́льнис.

— Это еще зачем? — насторожился Ромас.

— Не знаю. Обычай такой.

Больше Алпукас и сам ничего не знал. Конфирмация так и оставалась для детей туманным и смешным обрядом: дают новое имя, а никто потом не называет так; появляется новый отец, но никакой он не отец.

Не в силах понять, кому и зачем нужен такой бессмысленный обряд, ребята скоро перестали думать о нем. Думать ведь можно было и не о костеле.

Но в воскресенье, когда Марцеле стала настойчиво повторять, что в костеле надо вести себя прилично — конфирмация необычайно важный момент в жизни, — Ромас немного испугался.

Может, все-таки лучше не ехать? Взять и сказать, что останется дома.

Но разве время теперь для таких мыслей? Все уже и без него решено: дядя Юрас запрягает лошадь, мимо дома по дороге бричка за бричкой мчатся, а Марцеле, прильнув к окну, радостно и гордо, словно все это ее собственная заслуга, говорит:

— Палёнис с Кунчюсом своих повезли.

— Полный костел пионеров набьется! — усмехнулась Юле.

Ромаса будто иглой кольнуло. Он вздрогнул и застыл посреди комнаты, уставившись в землю; черты его лица заострились. Внезапно он решился:

— Я не еду!

Марцеле повернулась к Юле:

— Ты что это язык распускать вздумала!

Та вылетела за дверь, а Марцеле уже суетилась вокруг Ромаса:

— Как же так, детка, как же не ехать? Разве тебе плохого желают?

Ромас стоял, словно аршин проглотив, а Марцеле гладила его, обдергивала пиджачок, поправляла воротник. Худо тому, кто колеблется. Его всегда одолеет и подчинит себе другой.

На дворе заскрипели колеса, коротко заржал гнедой.

— Пойдем, пойдем! — Марцеле завязала в платок четки, молитвенник, взяла приготовленную с вечера кошелку с закусками.

Она подтолкнула мальчиков вперед, тщательно заперла дверь.

Ехали молча. Ромас торчал на сиденье, словно деревянный. Алпукас в праздничной одежде выглядел серьезным, чинным, хотя его больше всего заботило, кто едет сзади, не обгоняют ли, не дай бог, их гнедого?

Свернули на большак. По всей дороге куда ни глянь виднелись повозки, люди ехали на велосипедах, верхом. На телегах подпрыгивали привязанные веревками деревянные ящики, в которых метались куры, крякали утки, жалобно блеяли овцы, визжали поросята или похрюкивали изнывающие от жары свиньи. Все торопились на базар.

Глазея по сторонам, Ромас совсем позабыл о своих волнениях.

— Видишь, как интересно, — говорил Алпукас. — Чего-чего только нет!

На базаре — обнесенной высоким забором площади, забитой телегами, — Суописы долго не задержались. Марцеле привела детей в порядок — отряхнула от пыли пиджаки на ребятах, расправила воротники — и, разыскав Керейшиса с Зальнисом, повела мальчиков в костел. Юрас распряг лошадь, засыпал ей корма и отправился в лесничество, которое находилось неподалеку от местечка.

По стиснутой деревянными и кирпичными домами главной улице, местами вымощенной круглыми булыжниками, по узким руслам крутых переулков шли группы празднично одетых крестьян.