Высший пилотаж

Всю весну он провожал Машу домой, носил ее портфель, и они беседовали, опьяненные запахом цветущей черемухи, обо всем и ни о чем. Он читал Маше стихи, которых еще не было в школьной программе, завораживая чудным ритмом. Было в них что-то запретное, о чем она могла только догадываться… «Свеча горела на столе… И падали два башмачка со стуком на пол…»

А дальше — ширма, скрывающая от посторонних глаз то, о чем поэт не посмел сказать в стихах…

С математикой у Маши было слабовато — типичный гуманитарий, и Алик пытался объяснить ей непонятные темы, а может, это был только предлог, чтобы оставаться с ней наедине в полумраке пустой квартиры до тех пор, пока не вернется с работы мама. Маша помнит, как они сидели рядом, близко-близко, склонившись над учебником, и Алик вдруг быстро обхватил одной рукой ее плечи, запрокинул голову и впился в губы стремительным, отчаянным поцелуем. А левую грудь словно ошпарило прикосновение дрожащей мальчишеской руки.

Маша инстинктивно крепко сжала губы и изо всех сил рванулась назад. Она еще сама до конца не сообразила, что делает, а ладонь уже взлетела в воздух и со всего размаха запечатлела на щеке мальчишки звонкую оплеуху.

Он отшатнулся, вздрогнул…

Маша до сих пор видит его глаза: обиженные и непонимающие. Но тогда ей не было дела до того, что чувствует Алик, она знала только, что он ее оскорбил, смертельно и непоправимо. Губы горели, как от ожога, а мимолетное прикосновение к груди, казалось, навеки отпечаталось на Машином теле.

— Уходи! — закричала она. — И никогда не подходи ко мне! Никогда!

Алик вскочил, но Маша первой метнулась к двери и выбежала из комнаты. Она не слышала, как он уходил, потому что заперлась в ванной, скинула одежду и встала под сильную струю душа, с ожесточением оттирая тело жесткой мочалкой.

Сама себе она казалась оскверненной, как прокаженная. И жуткая, будто покрытая струпьями язва расползалась по левой груди, там, где сквозь толстый свитер к ней притронулись чужие пальцы. Маша нагнула голову и внимательно осмотрела себя. Как странно… Ничего не заметно, только красный след от мочалки… Эта зараза-проказа сидит глубоко внутри, надо выскрести ее, пока она не стала заметна всем… И она с новой яростью, до боли намыливала и терла свое тело, лицо, губы…

С тех пор, читая любимого Пастернака, Маша всегда с суеверной поспешностью пролистывала то самое стихотворение, боясь заглянуть мысленно туда, о чем не дописано, не досказано, а только подразумевается. Она боялась, что после этого ей вновь будет необходимо отдраивать себя, как психопатке-маньячке, а образ дивного поэта подернется, словно зеркало трещинками, сероватым налетом пошлой грязи.

Встречаясь с Аликом на переменах, Маша боялась поднять глаза, моментально заливаясь краской. Он тоже не подходил больше к ней, не звонил и даже не догадывался, как хочется Маше выбросить из головы тот злополучный вечер, забыть навсегда, чтобы снова было все, как прежде, — красивые разговоры, прогулки «на пионерском расстоянии», осыпающийся цвет яблонь на плечах и дурманящий сладкий запах черемухи…

Но у Машиной памяти было одно зловредное свойство: никогда и ничего не могла она позабыть. Да еще постоянно накручивала себя, думая, что Алик относится к ней как к «доступной», иначе не посмел бы… А все красивые слова — всего лишь обманчивая прелюдия, чтобы усыпить ее бдительность… И ничто на свете не могло бы разуверить ее в том, что он с самого начала хотел от нее только «этого» и воплощал свой план с возмутительной хитростью и коварством.

Ей казалось, что все ребята смотрят на нее как-то по-особенному, что девчонки шушукаются за спиной. И невдомек было, что для мальчишки это нелепое происшествие было таким же шоком, как и для нее.

…Маша отлично усвоила преподанный урок и стала относиться с настороженностью ко всем представителям мужского пола. И едва лишь начинало в ней теплиться к кому-то из них робкое нежное чувство, как она тут же безжалостно пресекала его в зародыше, убеждая себя, что лучше прекратить все, не успев начать, чем потом отдирать по живому со стыдом и мучениями. И вот, кажется, не убереглась. Не заметила, как мужчина со странным именем Иоанн завладел всеми ее мыслями и чувствами. Все повторяется… Жизнь идет по кругу, как поезд по кольцевой линии метро. И все как в первый раз — нежное доверие, тепло, а потом внезапный страх и увесистая пощечина. До сих пор звучат в ушах обидные слова, которые в сердцах выпалил на прощание Иона…