Высоцкий. Спасибо, что живой.

Было часов десять вечера. По всем трем каналам одна Олимпиада. Спорт Серый не любил да и телевизор тоже не жаловал. Тренированная память фиксировала все. И Серый после просмотра телевизора долгие часы не мог заснуть. Все переваривал никчемную информацию, анализировал, составлял какие-то цепочки, искал скрытые связи событий... Сходил с ума, одним словом. Профессиональное. Голову успокаивали пасьянсы да шахматные задачи, но в последние три дня и они не помогали.

И хоть врачи запрещали, Серый хлопнул коньяка и даже покурил. Помогло, хотя и ненадолго. Мозг кипел. Ну что ему? Он давно не работал по Таганке и по Высоцкому, да и когда работал — были же у него и задачи другие, и проблемы, и объекты...

Но сейчас все это стало неважно. Важны только факт смерти Высоцкого и его похороны. Не так следовало себя вести. Не так! Да, Олимпиада! Да, тучи иностранцев! Но нельзя же просто зажмуриться и молчать. Третий день эти перестраховщики делают героя из человека... пусть талантливого по-своему, но вовсе не героя. А если уж случилось такое, так используйте то, что есть, вместо того чтобы прятать голову в песок. Объявите хотя бы по «Маяку», присвойте это чрезвычайное происшествие.

Ах, Олимпиаде нельзя мешать? Да ее забудут через год, эту Олимпиаду! На пользу себе нужно было обращать — и популярность его, и песни его, и смерть его.

Когда Серый работал в «четверке», то стал свидетелем столкновения двух точек зрения на важнейшую проблему борьбы с диссидентами и вообще с инакомыслием. Одна — цэковская, другая — комитетская.

Инструктора ЦК настроились на войну: давить, сажать, разоблачать. В «четверке» дураков было меньше. Имелись, конечно, экземпляры, но существенно, существенно меньше. И позиция их представлялась куда более здравой: необходимо попробовать обратить инакомыслие стране на пользу.

Верные ленинцы из ЦК требовали от Четвертого управления КГБ решительных действий, вплоть до показательных высылок из страны и посадок. Коллеги Серого, напротив, не спешили, пытались добиваться если не сотрудничества, то хотя бы перемирия. Особенно старались при работе с наиболее яркими персонажами. Не только с Высоцким, но и с другими «творцами»: художниками, композиторами, писателями.

С научной интеллигенцией обстояло попроще — секретность. Чуть что—измена Родине. А вот с богемой в «четверке» старались обходиться аккуратней.

И результаты были. Многие фильмы, спектакли, романы доходили до публики благодаря работе коллег Серого. И «творцы» успокаивались и были лояльны и доброжелательны, потому что им позволяли реализоваться.

Серый любил повторять где-то услышанную, немного фантастическую мысль: если научиться использовать энергию вулканов, то электростанции больше не понадобятся.

Зная его гибкость, руководство «четверки» поручало ему самые проблемные и скандальные творческие коллективы и самых сложных «творцов». Так в его жизни появились сначала Таганка, а потом и Высоцкий. Серый был их куратором и не скрывал, кто он и откуда. Работал открыто и эффективно. Ни одного невозвращенца, ни одного коллективного письма в ЦК—ничего. Только аншлаги и конная милиция перед спектаклями.

* * *

июль 1979 года, Москва

В зрительном зале в первых рядах россыпью сидели усталые актеры и монтировщики. Это была та часть труппы, которой предстояло выезжать на заграничные гастроли. На сцене стояли директор театра Алексей Фомич и Серый пиджак.

Серый пиджак заканчивал речь. Нужно было немного расслабить, растормошить притихших после инструктажа сотрудников Таганки.

—...Ну а для того, чтобы мы все-таки разошлись в хорошем настроении, расскажу вам такой случай. Известная ленинградская балерина в Лондоне во время гастролей решила сварить супчик. Кружка у нее была эмалированная. Налила водички, включила кипятильничек, а сама в туалет. Засиделась, видать, там. Выходит — вода почти выкипела, а на полированном столе под кружкой — пятно. Позвонила подруге: «Что делать?» Та, тоже балерина, побежала к монтировщикам, взяла у них пилу. Всю ночь распиливали они этот стол на кусочки и складывали в пакетики, а утром вынесли на помойку. Работники гостиницы хватились — тут был стол. Они говорят: «Какой стол? Мы не видели. Куда бы мы его дели?» Скандал дошел до посольства, но балерины так и не сознались. Дома, правда, не выдержали — рассказали. Думаю, больше за границу они не поедут.

В зале засмеялись, некоторые даже захлопали.

—    Но у нас все-таки драматическая труппа, — решил поддержать общее оживление Алексей Фомич. — Не только ногами дрыгаем. Все-таки и мозгами иногда работаем...

—    Ну что ж, закончили? Тогда возьмите анкеты. Отнеситесь к ним серьезно. Все сведения будут проверяться. Хотя ведь у вас в театре есть люди, которые часто бывают за границей. А кстати, что-то я не вину Владимира Семеновича...

Из зала донесся женский голос:

—    Да он с Кулагиным в Узбекистане.

Люди из зала потянулись к сцене, где секретарь Машуля раздавала анкеты. Серый повернулся к директору:

—    Мне нужно срочно от вас позвонить.

—    Ко мне в кабинет, — пригласил Алексей Фомич.