— Та тише ты, Вацлав, — шикнул кто-то, а после послышался звук удара чего-то тяжелого о что-то деревянное и скрип ножек лавки по полу.
— А я что, смолчать должен? У нас тут выродок ошивается! Девок еще наших зачарует или деток покрадет!
— Не нужны мне ваши девки и дети, — подал хриплый голос Эскель, осушив вторую стопку.
— Да врет он все, ирод поганый! Вы на рожу его поглядите! Страхолюдина какая! Все знают, что отродье ваше бесчинства творит! Детей забираете прямо с хат!
Ведьмак перевел взгляд на корчмаря. Тот налил ему еще. Две монеты зазвенели по деревянной поверхности стола.
— Эй, Богумил! Ты чего этого выродка не погонишь взашей? — все не унимался Вацлав и, кажется, его сдерживали от драки только два меча, которые Эскель любовно поставил у ног, оперев о стенку стола.
— А ну сядь и хлещи дальше свою бормотуху! И скажи спасибо, что я тебя взашей не погнал. Уже сколько дней не просыхаешь тут? А мастер отогреется да, может, проредит утопленников-то наших, — корчмарь спрятал бутылку под стол и, скинув с плеча тряпку, поманил рукой Эскеля за собой.
— Да чего это мы сами со своими утопленниками не справимся?! — врезал кулаком по столу мужик, переворачивая початую стопку.
— Да сядь ты уже! — закричало мужичье за столом и потянув Вацлава за рубаху, быстро того усадили. — Выпей и успокойся.
Ведьмак подхватил мечи, поправил на плече сумки и побрел за корчмарем.
— Вы уж не серчайте, милсдарь, — начал тот. — Вацлав мужик хороший, токмо пьет не просыхая после того, как дочь его снасильничали, а она возьми да утопись в реке. Они ж в Яворнике жили. А теперь он тут все время высиживает. Работу какую для местных сделает, а что заплатят — пропьет.
— А что за утопленники у вас тут? Дочка что ли из реки ночами выходит?
— Ой, Боги. Вы что говорите такое? То злыдни нам покоя не дают. Да и то не всегда. Как река зацветет по жаре, так и лезут оттудова, как говно из… ну вы поняли.
— Понял-понял. Завтра на рассвете прорежу ваших злыдней.
— Сколько хотите-то?
— За злыдней?
Корчмарь кивнул и отодвинул льняную штору. За ней была та самая печь, а еще огромные стеклянные бутылки с самогоном. Эскель вздохнул. С таким раскладом ему и напиваться не придется. Парами бражными надышится и спать завалится.
— По пять крон за штуку, — ляпнул ведьмак сумму наугад, авось пройдет. — Языки навырываю, принесу сюда. Сколько языков насчитаешь, столько и заплатишь.
— Добро, мастер, — корчмарь переставил две бутылки к стене. — Вы уж извиняйте. Только нацедил, а Ягна еще в поруб* не снесла.
— Утром заплачу за ночлег. Как с утопцами разберусь, — закинул мечи и сумки на печь ведьмак, а сам принялся стаскивать сырую куртку с плеч.
— Как угодно будет, милсдарь. Я вам тут шторку прикрою, и никто вас не потревожит.
— Спасибо, — ведьмак взялся за сапоги.
— Опочивайте. Покойной ночи.
Разделавшись с одеждой, Эскель разбросал ее по печи, где нашел место, а сам подтянулся и залез на неё. И, судя по измятой подстилке, на ней уже кто-то лежал до него. Скорее всего, корчмарь отдыхал. Сама печь была достаточно большой, так что уместиться даже такому, как ведьмак, не составило труда. Отодвинув мечи и сумки к стене, он закинул руки за голову и устроился поудобнее. Рубаха лежала неподалеку — сохла, а штаны неприятно липли к ногам. Но ничего. За ночь должны просохнуть даже на нем. Тепло от печи шло хорошее. Легкий запах перебродившей браги дурманил голову, а от тепла и тихого потрескивания догорающих поленьев клонило в сон. Шум в корчме постепенно затих, свечи погасли, а громкие шаги уже не прогоняли пьянящую дремоту. Эскель, мерно дыша, пребывал в состоянии слабой неги. Тело приятно ныло от долгого пребывания в седле, да и усталость брала свое.
Он и не услышал тихую девичью поступь, и не уловил легкий аромат полыни. Лишь вздрогнул и приподнялся на локтях, когда штора резко распахнулась и на него уставились два огромных глаза, в которых плескались блики от зажженной свечи.
Девушка лет шестнадцати глядела на него в полном недоумении и лишь открывала и закрывала рот, намереваясь что-то сказать, но ни звука так и не издала.
— Прости. Я напугал тебя, — решил прервать неловкое молчание ведьмак. Лишь позже, опустив глаза чуть ниже, заприметил, что девка-то была в ночной сорочке, а налитая грудь ее призывно выглядывала сквозь легкую светлую ткань, а при свете пламени свечи она выглядела особенно завораживающей. Собственно говоря, как и вся девичья тонкая фигура и черные волосы, заплетенные в свободную косу, которую она так деликатно перебросила через плечо, дабы скрыть проступающую наготу.
— П-п-прростите, милсдарь… я-я-я не знала, что… — залепетала она, а Эскель взмолился, чтобы она прекратила вот так смотреть на него и шевелить своими пухлыми бледными губами.
И он молчал. Просто смотрел на нее и ждал, что же произойдет. В одно мгновение он и забыл о своем увечье, которого до сих пор все еще немного стеснялся, и о том, что лежит на печи голый по пояс, и что согнутое колено очень удачно прикрывает то, что пока такой юной девице видеть не стоит.
— Я возьму только бутылку для…