Выше стен

Гафарова то и дело что-то роняет и разливает по скатерти — на сей раз опрокинула стакан с водой, и под столом образовалась прозрачная лужица. Сомнения в ее вменяемости растут и крепнут, но отец и Наташа устраивают форменный цирк — молча передают ей салфетки и делают вид, что ничего странного не происходит.

За стаканом летит вилка, дурочка пялится то на меня, то на папашу и хрипит:

— Это хорошо, С… Слава. Я временно разместилась у тебя, но комната для гостей в конце коридора нравится мне намного больше… Непременно сегодня же туда переберусь.

— Пусть там поживет Святослав! — Папаша в своем репертуаре. Что и требовалось доказать…

— Нет! — взвизгивает «папина радость».

Я поднимаю голову и с искренним интересом изучаю эту ненормальную. Растрепанные патлы спадают на лоб, в мочках болтаются дешевые пластиковые серьги, но убогое платье, как ни странно, подходит к глазам — опухшим, затравленным и заплаканным.

Сердце екает. Интересно, как она? Отошла ли от происшествия в шараге?..

— Мы рады, что ты решил остаться! Твой папа ждал этого момента с тех самых пор, как вы разлучились! — сияет Наташа, транслируя тепло, сочувствие и всепоглощающую любовь, и я почти ведусь, но вовремя осаждаю себя. Она же актриса, лицемерие ей дается даже легче, чем мне. Однако я отчего-то не могу выдержать ее внимательный пристальный взгляд.

Папашина ладонь накрывает ее руку, и до меня доходит: между «молодыми», как в любимых приторных мелодрамах Яны, происходит молчаливый диалог. Внезапно Наташа извиняется, встает из-за стола и, прихватив смартфон, скрывается в дверном проеме.

Спустя пару секунд оттуда доносятся обрывки телефонного разговора:

— Прошу вас. Если еще не поздно. Будет еще один гость, наш сын. Да, дочь и сын.

Сын…

Несмотря на еле слышную боль в висках, я ощущаю приступ эйфории — все складывается как нельзя лучше. Через неделю день рождения отца и открытие салона — туда наверняка придут его друзья, блогеры и пресса… Почему бы не развлечься и не сделать их праздник чуть более скандальным?

Остаток вечера воодушевленно болтаю, беззлобно подтруниваю над дурочкой, и она ловит каждое мое слово, открыто заигрываю с Наташей и игнорю отца.

Идиллия, мир и любовь. Сын и дочь. Идеальная картинка из глянцевого журнала.

***

Пока Гафарова, спотыкаясь и налетая на стулья, относит в посудомоечную машину грязную посуду, а ее мать подготавливает гостевую, папаша отзывает меня в сторонку и тихо шепчет:

— Молодец, что вернулся. Нам о многом надо поговорить. Со своей стороны приложу все усилия, чтобы ты ни в чем не нуждался. Но ты тоже хорош — столько времени избегал родного отца!.. Наташа переживала, а Регина так мечтала с тобой познакомиться… Кстати, все ли благополучно в колледже? Не знаешь, она ни с кем там не встречается?

— Все отлично. Не слышал. Не интересовался… — отнекиваюсь я, подавляя усмешку. — А что?

— Присмотри за ней, ладно?

— Окей.

— В следующем году будем решать вопрос с твоим поступлением в вуз.

Я сердечно благодарю его и направляюсь в свою комнату. Дурочка, вызвавшаяся освободить помещение, покачиваясь, плетется впереди.

Наверное, нужно прервать молчание, но слова упорно не находятся. Она тоже не грузит меня трагическими рассказами, не цепляется за руки, не плачет и не выказывает переживаний.

Так не пойдет.

Легонько подталкиваю ее в темнеющий справа проем и закрываю за нами дверь.

Задохнувшись, девочка пятится назад и упирается спиной в стену. Нависаю над ней и пристально смотрю в глаза.

— Вот тебе и ответ на все вопросы. Теперь ты знаешь, почему я на самом деле ошивался рядом. Так что… выныривай из иллюзий. Сестра.

— Как мне тебя называть? — перебивает она чужим, низким голосом. — Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?

— Святослав. Свят. Я бы не взял этот вариант имени, если бы он мне не нравился.

Дурочка кивает, встает на цыпочки и крепко меня обнимает.

К такому проявлению щенячьей преданности я не готов, но кровь приливает к голове, и я обнимаю ее в ответ — крепко, до хруста косточек. В моем жесте есть что-то больное — папаша или ее мать могут войти в любой момент, но это, черт возьми, заводит.

Чем больше я с ней общаюсь, тем яснее осознаю, что многого о себе не знаю. Я будто слой за слоем сдираю вросшую в кожу броню и с удивлением наблюдаю, как мерзко и долбануто на самом деле устроен.

Но так я устроен…

— Ты и есть тот самый Слава… Вот почему ты такой. Было очень больно, да? — всхлипывает она, уткнувшись в мое плечо, и дрожит. — Прости. Я не хотела. Я не думала. Прости…

Я молчу, но глаза предательски зудят. Сломленность, слабость, глупость, никчемность… тепло, нежность, восхищение, доверие и верность сейчас в моих руках, и я ума не приложу, что с этим делать.

— Мудрые люди внушали мне, что отношения — это тяжкий труд. Давай построим их с нуля. Теперь ты мой брат. И, как бы сильно я ни любила, я отдышусь и найду новые ориентиры. Новый путь. Я постараюсь не заблудиться без тебя…

Она вырывается из моего захвата, отскакивает и поправляет платье. Улыбается, раскрывает створки шкафа, снимает с вешалок разноцветные нелепые вещи и, комкая, прижимает к себе.