Выше стен

Усмехаюсь и опрокидываю в рот содержимое стакана.

Не ожидал, что «папина радость» станет настолько легкой добычей и даже немного разочарован. Хотя… нет. Мне плевать. Плевать на нее и на ее проблемы.

Мать говорила, что эта отмороженная переспала с половиной старшеклассников в школе и изрядно подпортила кровь своей матушке и моему папаше.

Она плохо училась, а девятый смогла окончить только при помощи взятки, которую отец лично дал директору на лапу. За взятку ей нарисовали хоть какие-то оценки, за взятку — и немалую — приняли в местную шарагу. Зря я сомневался в правдивости этих рассказов — «папина радость» реально тупая. И шалава — настоящая, идейная.

Я сталкивался с такими в прошлой жизни — вечно крутились вокруг нашей тусовки и искренне любили всех, с кем трахались. Это хуже, чем продавать себя за деньги, и я старался их избегать…

Сколько бы папаша ни убеждал себя и окружение, будто Наташа и ее дочь хорошие, у меня на руках есть доказательство обратного.

Я получил от дурочки желаемое, и даже перевыполнил план, а за попытку выставить меня посмешищем она наказала себя сама.

Единожды переступив черту, становишься способным абсолютно на все — сверхчеловеком, гребаным богом. Перед тобой открываются сотни возможностей, недоступных порядочным, совестливым лохам.

Поэтому утром я прошел мимо.

Смотрю на веселых девчонок, без стеснения разглядывающих меня, и прошу бармена повторить. Глушу джин и, окончательно окосев, покидаю нагретый задницей стул.

Я видел — ей было плохо. Но взвалить на себя ответственность я не готов.

Она не знает, что я — тот самый сводный брат. Она слишком восторженная. У нас нет ничего общего.

Я был пьяным в дрова, ни черта не помню о прошлой ночи, но видео одним глазком все же глянул. От него до сих пор мутит.

Лучше побуду пока подонком.

ТРЦ закрывается, и бар вместе с ним. Покупаю бутылку навынос, застегиваюсь под горло и, шатаясь и спотыкаясь, через студеную тихую ночь иду к излюбленному месту — полуразрушенной стене, возвышающейся над заброшками и прошлой сытой жизнью.

Бросаю на кирпичи рюкзак, сажусь, прикуриваю от дешевой зажигалки, сворачиваю горлышко джину и снова пью.

Я реально «весь в мать» — лечу гнилую душу алкоголем, самооправданием и игнором возникающих проблем. Получается плохо…

Широко распахнутые глаза, тихие всхлипы и стоны, засевшие на подкорке, не дают прийти в норму, провоцируют приступы удушливого тепла под ребрами, выступают слезами, и я отвешиваю себе ощутимую оплеуху.

— Соберись, ушлепок конченый… Хватит! — Я матерюсь, снова и снова пью, и мысли проясняются.

За спиной стоит ощетинившийся инеем сентябрь, тишина давит на уши, белые облачка дыма вырываются изо рта и отлетают в черный космос. Он понятен мне. Он такой же, как я. Холодный и пустой.

Еще несколько раз прикладываюсь к бутылке, вспоминая моменты из прошлого и, кажется, понимаю, почему вырос таким. В нем не было ничего хорошего — ни покоя, ни понимания, ни тепла. Отстраненность выработалась сама, как ответная реакция на вопли и скандалы.

Родители и понятия не имели, как строить отношения, любить и правильно воспитывать детей. Они ненавидели друг друга, старались побольнее задеть, осыпали проклятиями, орали до хрипоты.

А потом придурок резко переобулся…

Окно моей комнаты светится желтым. Мне известна вся подноготная папочкиной новой семейки, и теперь, сколько бы тот ни строил из себя покаявшегося грешника и счастливого отца и мужа, я не успокоюсь, пока не увижу в его глазах беспомощность и страх.

Я заставлю его вспомнить о моем существовании.

Это отличный план.

Бросаю недопитую бутылку в чахлые кусты под стеной, сплевываю под ноги и, шатаясь, отваливаю.

***

Мать дома — открывает дверь, как только я подхожу к ней, и нервно теребит край линялой футболки.

— С возвращением! — приветствую заплетающимся языком, глупо хихикаю и даю себе зарок больше не бухать — это и так привело неизвестно к чему.

Прохожу в комнату, включаю светильник, и тусклый свет лампы кажется чудом. Мебель и стены качаются, над головой кружит вражеский вертолет, к горлу подступает горечь. Мать не замечает моей кондиции и врывается следом.

— Славка, на пару слов… — Она опирается ладонью о косяк, но промахивается и врезается в него плечом. — Я так понимаю, мальчик мой окончательно вырос, раз не стесняется приводить сюда девок, пить мамин вермут и разбрасывать по полу презервативы…

Она тоже пьяна, по обыкновению плетет чушь, но сейчас перешла все границы, и я морщусь от дикого кринжа:

— Что тебе нужно, ма?

— Славик… Говорю с тобой как со взрослым человеком. В общем… мы с Валерой хотим съехаться. Хватит ждать у моря погоды — надо устраивать личную жизнь. Твой отец все равно не одумается и не обзаведется совестью. Так в чем смысл? А Валера… У него тесная комната в коммуналке, к тому же с дачи переехала мать с дурным характером. Я прошу тебя сейчас от всего сердца: вернись к отцу, а? Там тебе будет лучше.

Я молча офигеваю, и мать прорывает: