Выйди из палатки

— Нет, моя маленькая... — Паша прижался к мокрой щеке. — Ни разу. Никогда, нигде. Я никуда не пойду. Разве я могу вас бросить?

— Не выходи... Пожалуйста... Не бросай нас... Мы же умрем без тебя...

Паша вдруг подумал, что если крыша у него сейчас все-таки съедет и он действительно выйдет наружу, Лена с Мариной тут же умрут, без шуток.

— Пашенька, не выходи из палатки... Не бросай нас тут, ладно... Скажи, мы тебя хоть раз обижали?.. Тебе хоть раз с нами было плохо?.. — Марина перестала рыдать. Она теперь просто плакала, тихо, почти не слышно, всхлипывала, как маленькая одинокая девочка, так горько, что Паша наконец сорвался и заорал:

— Я никуда не пойду!!! Хрен вам! Давайте спать, дуры! — Он стал дергать их за руки. — Нам же вставать рано! Идти целый день! На автобус ведь опоздаем, дуры... Ну... Маленькие мои...

Они вцепились в него мертвой хваткой, и уткнулись мокрыми носами в шею. И так они сидели неизвестно сколько, и последнее, что Паша запомнил из этой сцены, ужасный маринин шепот:

— Не выходи... Пожалуйста... Не бросай нас... Мы же умрем без тебя...

Это закончилось так же внезапно, как началось. Паша сидел, слушал, как они всхлипывают, все тише, реже, тише и реже, и бубен тоже стихал, и растворялся в дали, и с ним угасала молитва, и дети уже не садились у входа и не шептались, а только топтались вокруг и хихикали, потом звук шагов стал стихать, они удалялись, и вот, наконец, их почти уже не было слышно. Стук бубна постепенно ушел, а с ним молитва и бормотание, вдалеке, наконец, хихикнуло в последний раз, все стихло, теперь уже насовсем, и снова пришла ужасная, жуткая, тяжелая, вязкая тишина.

Паша сидел так долго, боясь шевельнуться, он думал, что если сейчас как-то неловко разбудит девочек, то произойдет что-то уже совершенно ужасное, им нужно спать, пусть так сидят, в обнимку, вон, щеки совершенно сухие, а лица спокойные, и можно подумать, будто они сидят в креслах, и дремлют — в автобусе, в самолете, неважно — все буднично и спокойно, и через час просыпаться, потому что уже пора, еще идти целый день, а дорога тяжелая, к вечеру они устанут, и хорошо бы — не опоздать на автобус.

Паша подумал про автобус и ему странным образом стало легче. Он осторожно разложил девочек по своим местам, и они лежали теперь так уютно, спокойно, что у Паши в голове промелькнула мысль — все это бред, бред, дурной сон, и не было ничего, ни бубна, ни шепота, ни молитвы, ни хриплого унылого бормотания, ни смеха, не было никакого хихиканья, и никто не сидел у порога, не трогал полог палатки, никто, опять, не шептался и не подслушивал. Пашу вдруг охватила какая-то странная смесь ужаса и неловкости (как будто он сам во всем этом был виноват), он наклонился, расстегнул молнию, и прыжком выскочил из палатки.

На востоке небо уже ярко синело. Солнце должно было взойти в самое ближайшее время. Был самый холодный предрассветный час, и Паша почувствовал это в мгновение — весь покрылся мурашками, и даже дыхание перехватило.

— Ни фига себе... — прошептал Паша и потер руки. — Без палатки я бы тут сдох, сто процентов... — Он принялся прыгать. — А ведь лето только закончилось... Горы...

Затем, преодолевая какую-то идиотскую слабость, он прошелся вокруг палатки. Так и есть. Никаких следов.

— Откуда им взяться, — бормотал Паша, внимательно смотря под ноги. — Откуда им взяться... Сволочи... Зря я не вышел и не начистил им всем пятаки... Не посмотрел бы, что дети...

Паша слонялся вокруг палатки, пока солнце не показалось из-за далекого кряжа и холодные утренние лучи не растеклись по Долине. Дальше тянуть было некуда. Паша сцепил челюсти и, как в омут, нырнул в палатку. Стараясь не смотреть вообще никуда, он принялся тормошить девушек.

— Народ! — заорал Паша в пространство. — Хватит спать! Надо вставать! Подниматься, але! Ну! Нам идти целый день! На автобус ведь опоздаем!

— Ну хватит, отстань... — Первой проснулась Лена. Она вытащила руки из мешка и, не открывая глаз, стала сладко потягиваться, — так мило и сладко, как будто проспала целую ночь в уютной постели в уютном домике. — Вот он дался тебе, этот автобус... — Она открыла глаза, привстала на локте, посмотрела на Пашу и улыбнулась. — Маринка! Вставай, дохлая соня! — Она перекатилась к Марине и тоже стала ее расталкивать. — Вставай, а то Пашище мне тут уже все мозги за это самое, со своим автобусом...

— Ну-у... — Марина тоже стала потягиваться и сладко сопеть. — Ну что такое... Какой такой автобус-мавтобус... Я так обалденно сплю, а вы меня будите... Ну-у... Давайте еще полежим... Пять минут... — Она потянулась еще раз, открыла глаза, приподнялась на локте, посмотрела на Пашу, на Лену, улыбнулась. — Вот запытал ты со своим автобусом, Пашенька. Ну опоздаем, ну и хрен с ним. Будем теперь из-за этого твоего автобуса бежать целый день.

— В горах нужно бродить и наслаждаться пейзажем. — Лена выбралась из мешка и, оттолкнув Пашу, полезла вон из палатки. — А не бегать за каким-то автобусом.