Выйди из палатки

Спать хотелось ужасно, а заснуть Паша не мог. Жуткая тишина угнетала, давила, душила. Паша лежал, тихо вздыхал, удивлялся — интересно, никогда не подумал бы, что бывает такая вот тишина, которая, наоборот, заснуть мешает. Он лежал, как бревно, и боялся пошевелиться — чтобы не побеспокоить Марину и Лену (проснутся, станут опять чудить, только этого еще не хватало, уснули — и хорошо, теперь самому бы тоже уснуть). И он лежал, и спина стала ныть, но он все равно не шевелился, утешаясь той мыслью, что как следует выспится завтра, когда они доберутся до нормального дома с нормальной кроватью.

Сколько он так пролежал — час, два, или три — было неясно. Паше уже стало казаться, что он бредит, когда тяжелая дрема, наконец, его одолела. За палаткой, где-то неподалеку, совсем даже рядом, кто-то как будто бил в бубен, бормотал и молился. Паша лежал, дремал, и в полусне улыбался — по-здешнему Паша кое-что понимал, и ему показалось даже, что он разобрал пару знакомых слов. В прошлом году они ездили в долину к шаманам, провели там несколько дней, причем Паша времени не терял и уехал с неким запасом слов (и ругательств). Он лежал, слушал бубен, бормотание и молитвы, и совсем вроде бы уже уснул, когда Лена зашевелилась, привстала и вдруг стала расстегивать спальный мешок. Паша в секунду проснулся и тоже выпрямился.

— Лена! — сказал он тихо и взял Лену за руку. Рука была ужасно холодной. Лена пыталась расстегнуть «молнию», но рука сильно дрожала, и у Лены не получалось. — Лена! Ты куда собралась?

— Сейчас, Пашенька... — прошептала Лена чуть слышно. — Что-то у меня молния не расстегивается... Пашенька, помоги... Расстегнуть молнию...

— Лена! — У Паши самого похолодели руки. — Ты куда собралась, девочка?

— Пашенька, мне нужно... Туда... Слышишь...

Тут Паша заметил, в ужасе, что бубен и бормотание вовсе ему не приснились. Где-то недалеко, совсем рядом, кто-то бил в бубен и бормотал — напевал что-то, уныло, негромко, тягостно.

— Слышишь? — Лена посмотрела ему в глаза. — Слышишь?

— Слышу, моя хорошая. — Паша крепче сжал холодную руку. — Кто-то бьет в бубен и молится. Ну и что? Не надо ему мешать, Лена, не надо к нему ходить. Он занят. Ложись спать, девочка.

Он попытался ее уложить, она стала сопротивляться, несильно, но настойчиво и даже упрямо. Паша схватил ее за обе руки, но она пыталась освободиться и расстегнуть молнию.

— Пашенька, отпусти меня, пожалуйста, — прошептала она. — Пашенька, мне нужно. Выпусти, меня пожалуйста.

— Нет, моя славная. Не надо тебе туда ходить. Ложись, отдыхать. Нам рано вставать и еще идти целый день. И еще, главное, на автобус не опоздать. Ложись, моя хорошая, баиньки.

— Пашенька, миленький, выпусти меня, пожалуйста. — Лена заплакала. Она смотрела Паше в глаза, и по щекам ее текли слезы. Она снова вцепилась в молнию, всхлипнула. — Пашенька... Помоги мне, пожалуйста, расстегнуть... Молния какая-то просто дурацкая... Не расстегивается...

Паша в ужасе вдруг отметил, что кто-то невидимый с бубном подошел уже почти к самой палатке. Глуховатый унылый стук раздавался теперь почти у самого входа. Лена засуетилась. Она вцепилась дрожащими пальцами в молнию и стала ее беспорядочно дергать. Молния не открывалась. Лена всхлипнула и стала выкарабкиваться из мешка. Паша схватил ее за руки, обнял за плечи, прижал к себе.

— Лена! Там холодно, девочка. Там сейчас очень холодно. Ты простудишься, обязательно. Я тебя не пущу. Лежи здесь, моя маленькая, нас здесь трое, и нам тепло.

— Пашенька! — Лена плакала, горько всхлипывая. Слезы текли по щекам ручьями. — Пашенька, пусти меня, пожалуйста... Выпусти меня, мне нужно... Просто ужасно нужно... Пашенька, я пошла...

— Нет, моя маленькая. — Паша вцепился в Лену и прижал к себе изо всех сил, так, чтобы она не смогла двигаться. Она еще долго плакала, пыталась суетиться, дергаться, всхлипывала, наконец, стихла. — Ну вот, моя маленькая, — прошептал Паша, и заметил, что сам дрожит как осиновый лист. — Ну вот... Вот и баиньки... Нечего там тебе сейчас делать... Сейчас холодно, и очень сыро, и ты там вымокнешь и простудишься, а нам этого еще не хватало...

Лена, наконец, уснула. Паша осторожно уложил ее рядом, улегся сам и долго лежал так, не выпуская ладони, которая постепенно становилась теплой и мягкой. Невидимый бубен по-прежнему бился, но дальше и дальше, молитвы стихали — теперь это было уже далеко. Пашу снова придавил полусон, глухой и тягостный. Он лежал, и бубна было почти не слышно, молитвы и бормотание почти растворились в ужасной тиши, и он совсем вроде уснул, когда зашевелилась Марина. Она привстала и начала расстегивать спальный мешок. Паша вскочил.

— Марина! — зашипел он и схватил ее за руку. Рука была ужасно холодной. Марина пыталась расстегнуть «молнию», но рука сильно дрожала, и у Марины тоже не получалось. — Марина! Там нечего делать! Там ночь, и сыро, и холодно, и ты простудишься, заболеешь, охрипнешь, и все такое... — Паша сам задрожал, опять. — Ну Рина!